К семидесятым бурная коммунальная жизнь стала постепенно стихать. Кто получил, наконец, долгожданное отдельное жилье, кто уехал, кто просто умер. На кухне стало просторнее и тише, звонок над входной дверью не заливался больше соловьиными трелями круглосуточно, часть комнат стояла запертая. Из остатков «старой гвардии» в квартире осталось всего двое – старик Кирилл Геннадьевич, бывший преподаватель техникума, теперь же бодрый пенсионер, вечно что-то стругавший у себя в комнате на подоконнике, и Вероника, когда-то прибывшая в квартиру номер двадцать пять в виде перевязанного розовой лентой свертка, бродившая по общему коридору румяной школьницей с крахмальным бантом, возвращавшаяся под утро с лихих гулянок и получавшая громким шепотом выговоры от родителей двадцатилетняя вертихвостка. К своим тридцати с гаком Вероника похоронила обоих родителей и занимала комнату одна.
Вероника, в ранней юности уступавшая многим более стройным и задорным на вид сверстницам, в последние годы расцвела какой-то особенной, подчеркнуто женственной теплой красотой. Ее тщательно выкрашенные бледно-золотые волосы, мягкими волнами обрамлявшие нежный овал лица, широко распахнутые голубые глаза, во взгляде которых странным образом смешивались наивность и искушенность, чуть вздернутый нос, сочные губы, ямочки на щеках, пышная грудь, округло выглядывавшая из всегда низкого декольте, действовали на мужчин безотказно. В присутствии Вероники, такой мягкой, милой и беззащитной в этом жестоком мире, недалекой хохотушки, готовой немедленно восхищаться и преклоняться перед мужской силой и интеллектом, любой распоследний зачуханный библиотекарь, страдающий язвой желудка, казался себе брутальным альфа-самцом. И далеко не каждому поклоннику приходило в голову, что за уютной внешностью, восторженными глазами и звонким смехом могут скрываться изворотливый ум и циничная, лишенная иллюзий натура.
Вероника числилась машинисткой в какой-то конторе, однако главной ее должностью, обеспечивающей небедное существование и устойчивое положение в некотором обществе, было звание штатной фаворитки при крупном партийном боссе. Где и когда умудрилась ушлая девица заполучить этакого выгодного папика, никто не знал, как, собственно, и самого почти мифологического персонажа не видел – Вероника блюла тайну имени своего высокопоставленного клиента с неожиданной стойкостью. Однако весь дом был в курсе, что пару раз в неделю по вечерам за ней приезжает блестящая черная «Волга», в которую наглаженная, завитая и благоухающая духами Вероника впархивает легко, как беспечная лесная нимфа, и уносится куда-то в ночь. Известно было также, что в свободное от партийного бонзы время скучающая Вероника привечает юных томноглазых мальчиков, встречает их на пороге, завернутая в шелковый халат, берет теплой ладонью за запястье и уводит к себе в комнату, откуда потом доносятся лишь тихая музыка и приглушенный смех. Соседские бабки, в любую погоду восседавшие на посту во дворе, увлеченно осуждали Веронику, презрительно шипели вслед и похвалялись между собой, что сразу знали, как эта лярва белобрысая кончит. Та же, проходя мимо, приветливо со старухами здоровалась, словно и не слыша обращенных ей в спину эпитетов, безмятежно улыбалась и уплывала в какую-то свою, нездешнюю, немыслимую для простых советских тружениц, таинственную и порочную жизнь. И старухи, посовещавшись, сходились на том, что Верка – баба хоть и гулящая, но не злая, и что мужика б ей хорошего, чтоб дурь повыбил, глядишь, и выправилась бы.
Две лучшие комнаты в квартире, самые теплые и просторные, недавно заняла директор комиссионного магазина Инна с мужем Тимошей. Решительная и деловая Инна, с помощью редкостной деловой хватки, упрямого, пробивного нрава и папы, не последнего человека в Министерстве торговли, сумевшая дослужиться к тридцати трем годам до такой завидной должности, похожа была на птицу галку – черная, длинная, резкая, сухая. Даже разговаривала как-то по-птичьи – отрывисто, коротко, властно, черными пиджачными рукавами взмахивала неожиданно, как крыльями. Продавщицы в магазине ее боялись как огня, сомнительные личности, появлявшиеся в квартире с коробками и свертками, держались почтительно и скромно, состоятельные матроны, для которых Инна придерживала особо качественные и модные поступления, заискивали перед всемогущей повелительницей джинсов и шуб, и даже законный муж Тимоша, тихий научный сотрудник, не решался лишний раз сказать супруге слово. Поговаривали, что Инна – фарцовщица и хабалка – заполучила целых две комнаты на свою неказистую семью путем подношений и взяток, что благодаря связям со спекулянтами и цеховиками вполне могла бы отгрохать и кооперативную квартиру, но не хочет переезжать в новостройку из центра, что милиции все про нее известно, да только ведет свои темные дела она так осторожно, что взять ее не за что, потому и племянник Кирилла Геннадьевича, молодой участковый Пашка, заходя навестить дядьку, хмурится и отводит глаза, сталкиваясь в коридоре с Инной.
Из доставшихся ей двух комнат Инна, тщательно расставив мебель и хилые фанерные перегородки, сумела смастерить почти отдельную квартиру. Получилась и гостиная, и спальня, и хитроумно спрятанный в гардеробе за вешалками склад проходившего через ее руки товара, и даже «чуланчик» для Тимоши, в который молчаливый м.н.с. забивался со своими научными брошюрками, когда к супруге наведывались ее разнокалиберные гости – проводницы международных поездов, матросы, ходившие в заграничные рейсы, и прочие, так или иначе причастные к подпольному обороту «фирмы́» личности. Обитель Инны выделялась среди других комнат еще и тем, что имела два входа: один – основной, из коридора, другой – узкая дверца в Тимошином чуланчике, обычно задвинутая тумбочкой – вел прямо в кухню. Поговаривали, что именно так, через кухню и черный ход, Инна выпроваживает своих клиентов, если вдруг с парадного хода объявляется милиция.
Обитатели дома Инну побаивались, и если и шли про нее между старыми сплетницами какие-то пересуды, то только шепотом, с оглядкой. В глаза же новую жилицу именовали Инной Михайловной, вежливо здоровались и торопились ретироваться с ее пути.
Когда замкнутая и надменная Инна задружилась вдруг с добродушной хохотушкой Вероникой, соседи только плечами пожали. Что может быть общего у этих двух совсем разных баб? Какие такие совместные интересы и занятия? А между тем Вероника все чаще захаживала по вечерам к соседке посмотреть, не появилось ли какого нового заграничного шмотья в личных Инниных, еще не перепроданных и не переправленных в магазин запасах, опрокинуть с подругой рюмку хорошего коньяка и посплетничать. Вероника, наблюдательная и острая на язык, угощала Инну забавными историями из жизни партийной элиты, та, резкая в оценках и суждениях, выдавала иногда неожиданные и твердые вердикты, обе подруги от этой вечерней болтовни, подогретой спиртным, получали несказанное удовольствие и расходились спать довольные, одна – под бок бессловесного Тимоши, другая – в свою одинокую, хотя и всегда открытую для хороших людей постель.
В один промозглый, хлюпающий носом октябрьский вечер черная «Волга» вернула Веронику домой раньше обычного. Как правило, она освобождалась от своей трудовой повинности глубоко за полночь, а то и вовсе задерживалась до утра и потом, прежде чем упасть в постель, звонила по установленному в прихожей еще в незапамятные времена телефону и вздыхала в трубку:
– Танюша, я приболела, сегодня не приду. Ты подпиши там за меня отгул, будь другом.
