– Сергей Иванович, я лучше пойду, – донесся до него слабый голос Вали. – Я, в общем, только для того и пришла, чтобы рассказать вам, что мне удалось выяснить. А теперь… Словом, до свидания.
Она помедлила еще пару мгновений, потом повернулась, пошла прочь. Он услышал ее легкие удаляющиеся шаги, и в груди вдруг словно все взорвалось от невыносимой боли. Он не осознавал, не мог понять, чем вызвана эта боль. То ли разочарованием от того, что все его иллюзии вдребезги раскололись о кафельный больничный пол, то ли от бессильной ярости перед прошлым, которое, оказывается, действительно уходит безвозвратно, не оставляя даже надежды что-то переменить. То ли от сверлящей где-то внутри мысли, что он не может, не имеет права потерять, предать еще и эту женщину, пускай не ту, за кого он ее принимал, но выходившую его, заставившую снова поверить в свои силы, начать бороться за жизнь.
Он бросился следом, нагнал ее, стиснул плечи и с силой заставил обернуться, чувствуя, как колотится совсем рядом, прямо в его грудную клетку ее сердце.
– Валя, скажите мне, ради бога, зачем вы стали искать ее? Почему обратились к подруге? Неужели просто из любопытства?
Она помолчала, затем подняла на него упрямые, совсем молодые синие глаза, так похожие на глаза той, давно потерянной женщины, но все же другие.
– Сергей Иванович, мы ведь с вами уже немолодые люди и можем говорить откровенно, без обиняков? – спросила она.
– Конечно! – заверил он.
– Просто… Вы действительно очень мне понравились. Не знаю, может быть, потому, что напомнили брата, а может быть, эта ваша история меня тронула… Только… Мне слишком уж больно было, что вы принимаете меня за кого-то другого.
Глухо застонав, он привлек ее к себе, ткнулся губами в темно-каштановые, пушистые волосы. Она не отстранилась, вскинула хрупкие тонкие руки, крепче прижимаясь к нему.
– Эй, вы что это тут делаете, граждане? – окликнул их выглянувший из сестринской скучающий санитар.
Они же так и продолжали стоять, приникнув друг к другу, не отвечая, не в силах разомкнуть рук.
Солнце весело подмигивало сквозь густую листву бульвара. В ноги бросился, не глядя, какой-то лопоухий малыш, тащивший за собой игрушечный поезд на веревочке. Сергей Иванович осторожно подхватил его, помог удержаться на ногах. Мальчик с интересом посмотрел на незнакомого дядьку, заметил на лице темные шрамы от не до конца сошедших еще ожогов и приготовился зареветь. К счастью, подоспела мать ребенка, ухватила его за руку и поволокла в сторону, отчитывая за то, что бросается прохожим под ноги.
– Отца арестовали перед самой войной, – вполголоса рассказывала Валя. – Потом погиб брат, а мы с мамой оказались в эвакуации в Ташкенте. Там я и школу окончила, и в медучилище поступила.
Ее маленькая белая рука с остриженными под ноль ногтями почти терялась в его огромной лапище. Они медленно шли по бульвару, наслаждаясь теплым летним днем.
– А когда война кончилась, нам просто не к кому было возвращаться в Москву. Да и привыкли мы… Остались в Ташкенте, там я и замуж вышла, за одного инженера. Дочку родила. Потом уже с мужем мы разошлись, много ссорились, обычная история. Еще и отец мой добавлял масла в огонь. У него и так-то характер был тяжелый, а после лагеря и совсем испортился. Его тогда уже реабилитировали, конечно. Сталин умер, началась оттепель. В общем, не сложилась моя семейная жизнь. И когда дочка в Москву переехала, сначала учиться, а потом и совсем, я перебралась к ней. Теперь уже внука нянчу, вот я какая старая, – усмехнулась она.
Сафронов слушал, старался вникнуть в слова, свыкнуться с подробностями ее биографии, и все равно не мог отделаться от ощущения, что перед ним та, прежняя Валя. Конечно, изменившаяся, прожившая вдали от него целую жизнь, но для него – все та же, любимая, загадочная, искрящаяся радостью и весельем. Он постоянно напоминал себе о письме, о том, что женщины, которую он когда-то любил, уже давно нет в живых, а все же ничего не мог с собой поделать, отказывался верить в правду.
– Никакая ты не старая, – решительно возразил он. – Ни одного седого волоса нет! И платье это светлое так тебе идет – просто невеста! – он положил тяжелую руку ей на плечи, привлек к себе.
Валя тихо рассмеялась:
– Невеста… Вот и дети твои опасались, что я обманом с тобой распишусь и заполучу в наследство квартиру!
– Глупости! – решительно возразил он. – Пускай опасаются чего хотят. Я не для того выбрался из этого дерьма, чтобы составлять завещания. Я еще поживу, очень даже поживу. И ты вместе со мной. Ты ведь не оставишь меня, не исчезнешь?
– Не знаю, Сережа, – покачала головой Валя. – Мне страшно, понимаешь? Я столько лет прожила одна, привыкла ни на кого не рассчитывать. Мы с тобой прошли совсем разные жизни, фактически чужие друг другу люди, нас ничего не связывает, кроме этих вот последних месяцев. Ты все это время принимал меня за другую женщину, а может быть, и сейчас…
Она судорожно стиснула маленькие хрупкие руки, покачала головой. Налетевший ветер пригнал откуда-то облако тополиного пуха, и белые пушинки заплясали вокруг них, словно ватный бутафорский снегопад.
– Подожди, подожди, не говори так, – взволнованно прервал он ее.
Они свернули уже с бульвара в сторону Малой Бронной, двинулись по направлению к старинному бело-голубому каменному дому, зашли в темную прохладную подворотню. Здесь он остановил ее, поймал ее руки, заговорил горячо и напористо, как когда-то, много лет назад:
– Валя, может быть, то, что я сейчас скажу, прозвучит глупо, наивно… Просто я все эти дни нахожусь в эйфории – все-таки удалось выкарабкаться из такой гадости, снова увидеть мир… И теперь все время кажется, что это не просто так, что эта жизнь, способность самостоятельно существовать, видеть, дана мне как второй шанс. Как возможность что-то пересмотреть и исправить. Кто знает, может быть, нужно на некоторое время потерять способность видеть, чтобы научиться различать самое главное. И мне это удалось… Валя, я что пытаюсь сказать… Понимаешь, у меня тоже сомнения, страхи, разбитые надежды, обманутые ожидания… У меня тоже за плечами целая жизнь, которая не во всем сложилась так, как я хотел… Но мы будем последними идиотами, если не попробуем, вот что я хочу сказать.
Она сняла очки, смотрела куда-то в сторону, часто моргая. Он сжал ее плечи, привлек к себе, стараясь говорить как можно более убедительно.
– Ну пусть наши жизни прошли порознь, пусть. Пусть все у нас разное – опыт, впечатления… Но ведь мы же еще не совсем развалины, у нас впереди, может, еще лет тридцать, сорок, если повезет. И что же, спустить их коту под хвост из-за того, что мы испугались, побоялись, что будет слишком больно и трудно? Да мы же потом никогда себе этого не простим… Подумай, мы ведь не настолько уже молоды, чтобы упускать возможность… – он хотел сказать «счастья». Но отчего-то смутился и замолчал.
Она невольно рассмеялась:
– Да, ты прав, совсем не молоды.
– Вот видишь! – обрадовался Сергей. – Правда, если честно, я не бог весть какой подарок. Грубый, подозрительный, занудный, ворчливый… Не умею говорить приятное и часто невольно обижаю людей. Особенно тех, кого люблю…
