– Вы не хотите поехать домой на Рождество? – спросила она Аву, когда они проводили ревизию буфетной. Ава была ошеломлена вопросом о ее планах.
– Я бы с удовольствием, – ответила она осторожно, – если я не нужна буду вам здесь.
– У вас ведь ферма там?
– О да, – ответила Ава, покраснев от удовольствия, что может поговорить о родном доме. – Мы разводим в основном цыплят и коз.
– Поезжайте обязательно, – сказала Лидия. – Мы оплатим эти дни как обычно.
В канун Рождества, когда падал снег, Лидия писала тридцатое письмо. Этот день они всегда проводили дома. Они не праздновали христианское Рождество, но радовались тому, что в городе было тихо и мирно, в отличие от волнений и беспорядков, случавшихся в течение всего года. Лидия сидела в гостиной, дети спали. Из сада пришел Анри. Небо было ясное, и он ходил смотреть на звезды. Он отряхнул снежинки с пальто и с удовольствием разглядывал огонь в камине, жену с конвертом на коленях и щенка по имени Лапен, или Кролик, которого дети выпросили у них и который теперь мирно посапывал на зеленой подушечке.
– Если у нас будет сын, – сказал Анри, – мы назовем его Лео в честь созвездия Льва.
– А что, если я не такая, как ты думал? – спросила Лидия, нахмурившись и внутренне напрягшись.
Анри сел рядом с ней.
– Ты имеешь в виду, не такая богатая, отец почти ничего тебе не оставил? Ты же знаешь, что это меня не волнует. Мы достаточно обеспеченны.
– Боюсь, отец был ужасным человеком и вел себя безобразно.
– Он умер, так что это не имеет особого значения, как и деньги. Мы немало выручили за старый дом, и наши девочки не будут бедствовать.
– Но что, если я все-таки не такая, какой ты меня представлял?
Он поднялся и налил Лидии и себе по бокалу вина.
– Думаешь, я тебя плохо знаю?
В этот момент ей хотелось обнять его и бросить тридцатое письмо в ярко горевший камин. Она вспомнила, как в детстве ездила с родителями к морю. Они посетили древнюю Ла-Рошель, знаменитую своими солевыми залежами и развалинами крепости. Она не помнила, что была когда-то на берегу океана и он заворожил ее. Ей тогда было лет семь. Ей показалось, что кто-то негромко произносит ее имя, кто-то знакомый зовет ее. Она пробралась к самой воде по камням из мягкого глинистого минерала с окаменевшими останками улиток и морских существ, живших еще до появления на земле человека. Мама испуганно ринулась за ней, крича: «Не смей, не ходи туда!» Лидия думала, мама боится, что она упадет в воду или прибойный поток захватит ее, но теперь поняла, что дело было не в этом. Просто море слишком сильно притягивало ее, было хорошо знакомым, совершенным и прекрасным. Казалось, что они принадлежат друг другу.
Лежа в постели, она рассказала мужу все, боясь взглянуть на него.
– Если твоя мать не была еврейкой, значит, ты не принадлежишь к этой нации, как и твои дети.
– Это легко поправить, – сказал Анри. – Можно перейти в другую веру, если возникнет необходимость.
– Но это невозможно для меня. Моя бабушка из Африки была рабыней.
– Мне абсолютно все равно, кто были твои родители, – ответил он. – Для меня важна лишь ты и твое сердце.
Ее самозваная мать была права в одном: с ним она не будет знать горя. Но ее сердце уже давно было разбито – из-за этого она и заболела лихорадкой, после которой утратила свое прошлое и саму себя.
– А как воспримут это твои родные? – спросила она.
– Ни к чему посвящать их во все интимные подробности нашей жизни.
Она поняла, что он не уверен в их реакции, они вряд ли отнеслись бы к изменению истории ее жизни с такой же легкостью, как он. Семейный бизнес зависел от отношений между людьми не в меньшей степени, чем от взлетов и падений в мире финансов. Все дела они вели с другими еврейскими семьями, принадлежавшими к той же общине. Перипетии, связанные с королем Луи-Филиппом, почти не коснулись благополучия евреев в прошлом, но его равнодушие к судьбе трудящихся привело к серьезным бунтам. Собирались толпы людей, возмущенных тем, что попираются их элементарные права, и черный дым наполнял улицы города. Для успешного развития бизнеса Коэнам было важно, чтобы сохранялась спокойная обстановка, а наличие невестки с сомнительным прошлым могло привлечь к ним нежелательное внимание и поколебать установившееся равновесие. Однако при всем том Лидии очень не хотелось лгать дедушкам и бабушкам, дядям и тетям ее детей.
– Но я хочу, чтобы они знали правду. Один раз я уже потеряла себя и заболела.
– Ты и сейчас больна? – спросил он обеспокоенно.
– Нет, но болела в прошлом и могу заболеть снова.
Анри притянул ее к себе.
– Решай сама. Как бы ты ни поступила, для меня это ничего не меняет.
Снег все еще шел, а Лидия слышала пение соловья. Она заплакала, подумав, что не оставила ему ни семян, ни фруктов и он может погибнуть, и тем не менее продолжала лежать и слушать, пока не наступила тишина. Она уснула и видела во сне море, а когда проснулась, небо было чистое. Насыпало столько снега, что движение во всем Париже остановилось. Не говоря ни слова мужу и не взглянув на детей, она надела сапожки и вязаную накидку и вышла в сад.
Замерзший соловей лежал в снегу, его перья были посеребрены инеем. Она взяла практически невесомое тельце и положила себе на колени. Она до сих пор не была уверена, что соловей действительно существует, и думала, что она, возможно, вообразила его, но перед ней было доказательство. Утро было такое тихое, что она слышала биение собственного сердца и неровное дыхание, переходящее чуть ли не в рыдание. Она отнесла птицу за дом, где стояли ящик с углем и мусорные баки. Подняв крышку одного из баков, она кинула в него птицу. Услышав мягкий удар, она содрогнулась. Она всегда думала, что это ее мать поет ей в саду и оберегает ее. Но это ушло в прошлое. Женщина, вырастившая ее, больше ничего не значила для нее.
Морозы сменялись серыми днями, в которые падал мокрый снег. Она больше не встречала мальчика ни на улице, ни в синагоге. Наверное, он был слишком занят в последний школьный семестр. А может быть, просто сказал ей все, что должен был сказать. Но ей его не хватало. Однажды она проходила мимо дома его тетки, но не решилась зайти. Париж превратился в поле битвы. Короля свергли, оппозиционные партии сцепились друг с другом. На улицах царила анархия, какой они еще не видели. Анри советовал Лидии с дочерями поменьше выходить из дома. Они проводили неделю за неделей в гостиной, в своем мирке, и Лидия отложила на время свое намерение изменить его. Девочки носили синие платья и танцевали, а на улицах было небывалое количество снега, и вдали виднелся черный дым костров.
Весной выяснилось, что Лидия беременна. Она переносила беременность не так, как предыдущие, и решила, что на этот раз должен родиться мальчик. Если действительно будет мальчик, они назовут его Лео в честь созвездия. Анри говорил, что все, до сих пор неизвестное ей в ее жизни, не имеет значения. Но это для него не имело значения, а вокруг был остальной мир. Она думала об этом всякий раз, когда выходила из дома, разговаривала с соседями, обсуждала меню с Авой. Она представляла, что придется пережить ее дочерям и будущему сыну, если будет известно их истинное происхождение. По субботам она просила свекровь отвести детей в синагогу, ссылаясь на плохое самочувствие, а сама в это время садилась на трамвай и ехала на Монмартрский рынок, где торговали африканские женщины. Многие из них продавали корзины, сплетенные из соломы. Они были такие красивые, что у нее слезы выступали на глазах. Она купила одну корзину у женщины из Сенегала. В некоторых из висевших корзин сидели птицы с ярким оранжевым и желтым оперением. Купленная ею корзина была небольшой, овальной и пахла кардамоном. Она поставила ее на свой письменный стол и время от времени брала ее и вдыхала запах. Ее сердце было разбито, но продолжало работать. В постели они с Анри занимались любовью быстро и молча, словно приближался конец света или буря должна была вот-вот снести их дом.
