Рахиль было ясно: они считали, что Фредерик умрет. Лицо его покрывала бледность, вокруг глаз появилась желтизна, он был вял и апатичен. Но она знала, что надо делать, невзирая на то, что думают представители конгрегации вместе с доктором.
Хотя Жестина избегала общения с детьми, она не колеблясь согласилась взять детей Рахиль к себе, чтобы они не заразились лихорадкой. Рахиль, таким образом, снова посетила дом на сваях. Все ее дети, убаюканные шумом прибоя, спали на одеялах, расстеленных на полу.
– Мне нужна твоя помощь, – сказала она Жестине.
Волосы Рахиль растрепались, на ней была старая юбка, в которой она прежде убегала вместе с Жестиной на целый день на холмы. Жестина и на этот раз сразу согласилась пойти с ней. Они разбудили Давида, чтобы он присматривал за остальными детьми. Он в свои шестнадцать лет вполне мог справиться с этим. Возможно, он удивился, увидев свою мачеху в таком виде, но ничего не сказал.
Жестина взяла фонарь, набросила на плечи шаль, и они отправились в горы к старому травнику, который не раз помогал Адели. Жестина тоже была у него однажды вместе с матерью в детстве и полагала, что найдет дорогу. Пока они шли в темноте, шлепая на себе комаров, Рахиль думала о Париже. О колоколах в часовнях, о каменных мостовых, о голубях в парках и бархатных темно-зеленых лужайках. Если бы Фредерик остался там, он не заболел бы. Решимость Рахили добраться когда-нибудь до Парижа ворочалась где-то внутри ее, как камень, пока они шагали в высокой траве. Они миновали ручей с громко квакающими лягушками. Рахиль подумала о Лидди: не забывает ли она уже их остров с темными лесами, спускающимися с горных склонов, сырость, повисшую в воздухе, пурпурные цветы на вьющихся стеблях, колибри, прилетавших в сад выпить воды из цветов, свою мать и свою крестную мать, и всю свою жизнь до того, как ее увезли отсюда.
Рахиль и Жестина шли держась за руки и вдруг неожиданно для себя оказались перед хижиной, которую искали. Травник стоял на пороге. Он был стар, но не спал в это время, словно ожидал гостей. Они сказали ему, что Адель очень хвалила его самого и его снадобья. Он пригласил Жестину в дом, но Рахиль попросил остаться снаружи – очевидно, не доверял ей. Но ей было все равно. В доме Жестина сказала старику, что их знакомый страдает от лихорадки, ему то жарко, то холодно, а доктор не может поставить диагноз. Болезнь похожа на желтую лихорадку, но развивается так быстро, что доктор не надеется на благополучный исход.
– Против этой болезни нужно три снадобья, – сказал травник.
– Вот как? – скептически отозвалась Жестина. – Значит, вы возьмете с меня тройную плату?
Взглянув на нее, травник ничего не сказал и приступил к изготовлению лекарств. Сначала он приготовил чай из листьев хлопкового дерева, оказывающих целительное действие, затем приготовил чайную смесь из коры красного дерева и соли, которая должна была уменьшить жар. Третьим средством была припарка из тамаринда, завезенного на остров из Африки, излечивающая лихорадку и снимающая боль, особенно в печени, где скапливались вирусы желтой лихорадки.
Естественно, старик хотел, чтобы ему заплатили, как захотел бы и любой другой на его месте. Все, что могла предложить ему Жестина, – это висевшее у нее на шее жемчужное ожерелье, данное ей матерью Рахиль. Она рассталась с ним без сожаления.
– Мне оно никогда не нравилось, – объяснила она Рахиль. – Оно слишком холодило кожу. – Передав ей пакет, перевязанный бечевкой, она добавила: – Он просил меня поцеловать его, чтобы снадобье подействовало, а я сказала, что, если твой мужчина выживет, я пошлю к нему тебя, и ты его поцелуешь. Он ничего не имел против.
Они пробирались сквозь заросли. Рахиль была задумчива.
– Он не мой мужчина, – сказала она.
Жестина посмотрела на нее, и обе рассмеялись.
– Скажи это кому-нибудь другому, – бросила Жестина.
Они прошли мимо остатков каменной кладки стоявшего здесь некогда дома. Кто-то недавно разводил здесь костер, пахло горелым. Вокруг была разбросана кое-какая кухонная утварь. Очевидно, дом хотели построить заново. Когда они достигли окраины города, все было погружено в сказочную полночную синеву.
– Обращайся с этим снадобьем осторожно, – предупредила ее Жестина. – Может быть, ему суждено умереть. Если ты спасешь его, то можешь изменить все, что случилось бы, если бы болезнь победила его, – и плохое, и хорошее.
Рахиль не слушала ее. Она твердо знала, что на этот раз решит свою судьбу. Она направилась домой, время от времени пускаясь бегом. Розалия сидела возле Фредерика. Рахиль отпустила ее.
– А если я понадоблюсь? – спросила Розалия.
– Ты была нужна и все сделала. Ни к чему оставлять мистера Энрике в одиночестве на всю ночь.
Она приготовила чай по первому рецепту и отнесла его в комнату Фредерика. Она с трудом различила его фигуру под одеялом – он таял на глазах. В комнате было так тихо, что она слышала, как мотылек стучится в окно. Это был тот самый мотылек, которого она слышала девочкой, когда хотела проснуться на другом конце света, в Париже.
Она попросила Фредерика сесть, и он подчинился, но был так слаб, что с трудом проглотил чай. Второе лекарство он не смог принять полностью, и ей пришлось поить его с ложечки. Пока он тянул снадобье маленькими глотками, она рассказала ему сказку о птице-самце, который был ростом с мужчину и танцевал на болоте, чтобы заставить свою любимую полюбить его. Рассказывая, она не могла сдержать слез, так как ее охватил панический страх, что он умрет. Затем она приложила примочку к его широкой груди, покрыв ею сердце и легкие, а потом к печени, где угнездилась болезнь. Его тело отреагировало на ее прикосновения, он инстинктивно подался к ней. Рахиль дрожала, хотя было страшно жарко и ее одежда промокла от пота. Она сняла с себя все, кроме белой сорочки и панталон. Несмотря на это, она была как в огне. Она подумала, что, возможно, заразилась от него, но это не пугало ее. Она легла рядом с ним под одеяло.
Утром Розалия нашла их в этом положении. Они обвивали друг друга, как делают, по слухам, тонущие люди, так что потом трудно сказать, кто кого спасал. Розалию это нисколько не удивило, как и то, что Рахиль отослала ее. Она знала, что такое любовь. Она решила взять детей у Жестины на следующий день и не будить Рахиль и этого молодого человека. Они лежали, прижавшись друг к другу, и им снился дождь.
В этот год было закончено возведение новой синагоги со скамьями красного дерева и алтарем, установленным, на испанский манер, в центре. Строительство длилось долго, но зато здание получилось прочным и надежным, ему были не страшны ни шторма, ни пожары. Низкая резная перегородка разделяла мужчин и женщин. Пол оставили песчаным, как было в прошлом в синагогах Испании и Португалии, хотя многие евреи, приехавшие недавно из Дании и Амстердама, считали нелепостью это постоянное напоминание о жестоких временах, когда каждая молитва была секретом, а каждый еврей врагом общества. Рахиль Помье Пети было уже больше тридцати лет, и хотя в юности она считалась невзрачной, теперь она превратилась в красивую женщину с черными волосами, заколотыми черепаховыми гребнями, и глазами, как темная вода. С возрастом ее внешность приобрела бóльшую четкость, в чертах появилось что-то жесткое. Трудно было винить ее в этом после всех испытаний и потерь, выпавших на ее долю. Она справилась с ними лучше, чем это сделали бы большинство других женщин на ее месте. Домом она управляла экономно, семейный бизнес стал процветать, дети были хорошо воспитаны. Старшие мальчики, сыновья ее мужа, которых уже можно было считать взрослыми мужчинами, работали в магазине вместе со своим двоюродным братом из Парижа.
