На самом деле днём «друг Боря» вместе со мной занимался другими делами. Мы пробовали разными способами снова сделать папу взрослым. Женька Вощин подсказал, что папе нужно попробовать заняться каким-нибудь мужским видом спорта — единоборством или тяжёлой атлетикой. У нас сейчас как раз период активного роста, и это, по мнению Женьки, должно было помочь. Спортсмены, уверял Вощин, они и ростом выше, и сильнее, и выглядят как настоящие мужики. Папа вспомнил, что в молодости он занимался борьбой самбо, почему бы не тряхнуть стариной? Но секции самбо мы не нашли и решили пойти в боксёрскую секцию. Папа купил нам абонемент, я одолжил ему свои спортивные штаны и кеды, и мы пришли в один клуб. Если не вырастем, решил я, то хотя бы в случае чего сможем разным колдунам отпор дать.
Тренер попросил нас снять майки:
— Ого, какие герои компьютерных боевиков к нам пожаловали, — сказал он с усмешкой, разглядывая наши тощие сутулые фигуры. — Десять кругов по залу — бегом марш!
Я не пропускал в школе уроки физкультуры, хотя и посещал их без особенного энтузиазма, и поэтому пришёл к финишу бодро. А вот папа…
Папа еле чапал по резиновой дорожке, загребая воздух безвольно висящими кистями, дышал со свистом, пот с него лился градом.
— Куришь, что ли? — спросил его тренер, когда папа пробегал мимо.
Папа мотнул головой.
— Смотри у меня, — пригрозил пальцем тренер.
— Смотрю, смотрю, — пролепетал измученный папа, доматывая десятый круг.
— Десять раз отжались, десять раз подтянулись! — снова скомандовал тренер.
Теперь уже мы оба извивались на перекладине, как два червяка. Вот сделаем из папы человека, дал я себе клятву, получу настоящую справку, буду в какую-нибудь секцию ходить. Может быть, и в боксе приживусь.
Потом нас поставили к боксёрской груше и стали показывать простой прямой удар.
— Только со всей дури пока не бейте, — предупредил тренер, — от груши ведь ещё уворачиваться надо уметь. — И ушёл к другим спортсменам.
— Ага, не бейте, — сказал тут папа, — что-то мне кажется, что нужен другой способ. Спорт — это полезно, но долго. Мышцы за три дня не вырастут.
И как даст по груше со всей силы. Груша тут же качнулась и ответила папе мощным ударом. Папа повалился на пол и сказал:
— Будем искать другой выход.
Мой приятель Саня Гусев вспомнил, что вроде бы труд сделал из обезьяны человека.
— А если человек сам себе зарабатывает на жизнь, то и отношение к нему сразу меняется, — сказал Саня.
Сане Гусеву было уже тринадцать лет, он жил с нами на одной лестничной площадке. Прошлым летом Саня работал у старшего брата на автомойке, и сейчас брат снова звал его к себе. Саня говорил, что родители сразу стали относиться к нему, как к взрослому. Ну, будто бы он теперь у них денег не просит и на свои мелкие радости может заработать сам.
— Ты что умеешь делать? — спросил Саня у папы.
— Могу лекции читать. Переводить со старославянского, с английского тоже могу.
— Чего? — спросил Саня, испугавшись слова «старославянский».
— Копать могу, — сказал папа, вспомнив, как копал грядки на даче у бабушки Маши.
— Во, — сказал Гусев, — дело. В соседнем ЖЭУ нужно покрышки в землю вкопать и покрасить, цветочки посадить. Благоустройство территории, верный заработок.
Мы вкопали в разных дворах десятка три покрышек, и нам за это заплатили тысячу рублей.
— Может, подадимся в колдуны? — пошутил я, вспомнив, как легко колдуну Ефиму достались папины деньги.
— С магией я завязал, — сказал папа твёрдо и решительно.
В ЖЭУ нам дали пачку объявлений, которые мы должны были расклеить по всему району. Объявления напоминали жильцам о необходимости вовремя платить за свет и воду. За это нам пообещали ещё тысячу. Объявлений было около двух сотен, пять рублей за одну поклейку.
— Не вздумайте выбросить где-нибудь, — заподозрили нас в нечестности работники ЖЭУ. — Дворник всё равно увидит.
— Надо искать работу высокооплачиваемую, достойную кандидата наук, — сказал папа, вытирая клей о штаны, когда мы приклеивали объявления на подъезды.
И мы пошли продавать газеты, выгуливать чужих собак и раздавать рекламные листовки у супермаркета. На газетах мы заработали две тысячи, на собаках — три, а супермаркет нам заплатил продуктами — выдал кило пряников и пакет сока, решив, что детям и этого достаточно.
Но для нас ведь не в деньгах было счастье! Однако мы трудились целую неделю, а папа нисколечко не изменился и ни на сантиметр не подрос.
— Труд — это хорошо, но, видимо, опять не то. Что мы делаем не так? — спросил папа. — Вообще, существует ли из этой ситуации какой-нибудь другой выход, кроме взросления естественным, так сказать, путём?
— Может быть, это какой-то не тот труд? — предположил я.
— Может быть, — кивнул головой папа. — Конечно, труд любой должен быть в почёте. Но, Мишка, бывает вынужденный труд в не особо приятных обстоятельствах, примерно вот как у нас с тобой, который не приносит ни счастья, ни радости. Боюсь тебя огорчить, но у большинства взрослых так оно и есть — день-деньской трудятся, а радости никакой, одно только материальное вознаграждение, да и то, бывает, не слишком существенное. А есть другой труд, который заставляет человека расти над самим собой, каждый день что-то новое узнавать.
— А ты свою работу любишь, пап?
— Люблю, сынок, но, к сожалению, и этим трудом я заниматься не могу. Потому как не может быть преподаватель моложе своих студентов, причём настолько моложе. А у них сессия, кстати, на носу.
— Тогда, может быть, репетиторство? Это почти то же самое… — сказал я.
— Лето началось, Мишка, кому летом нужны репетиторы..
Ситуация усугублялась тем, что закончились мои друзья, у которых мог бы ночевать папа. Многие одноклассники на каникулы уехали из города — в детские лагеря и к бабушкам в деревни. Мама тоже хотела отправить меня к бабушке Маше в Чесоткин, но я придумывал разные отговорки.
— Что, больше ночевать совсем не у кого? — спросил папа, когда дверь последней гостеприимной квартиры закрылась за его спиной. — Может, остался ещё кто-нибудь?
— Только девочки, — сказал я. — Ну, ты сам понимаешь, почему мы к ним не идём…
— Да-да, это не совсем удобно. Ну, что ж, Михаил, видимо, пришёл час нам расстаться. Уйду в беспризорники, в суворовское училище, попрошусь в детский дом, притворяясь беспамятным, — снова начал грустно фантазировать папа. — Вырасту, приду к тебе взрослым человеком, отцом. Ты уж сам к тому времени взрослым будешь, может, и не узнаешь меня… — В голосе у папы сквозила горечь, а глаза смотрели совсем по-взрослому, как у Того, прежнего, большого, папы. — Но чудес, видимо, два раза не бывает.
