— И где мы его найдём? — спросил с надеждой папа. — Я не то чтобы во всё это верю, но и эту возможность тоже отметать нельзя.
— Где-где, — почесал затылок я. — Ну в Интернете же.
И мы снова поплелись домой, искать в Интернете мага.
В Интернете разных магов было, как грязи на весенних улицах. Бабушки и дедушки, колдуны и ведуньи, шаманы и прорицатели. Все предлагали решение самых разных проблем — семейных, по работе, денежных. Обещали поймать за радужный хвост удачу, отвести глаза завистникам и недоброжелателям.
— Может быть, отвести глаза Склочневой? — предложил я. — Пусть сидит себе на балконе, в облака смотрит…
— Давай лучше посмотрим, какие у них там методы работы, — оборвал меня папа.
— Гадание на картах Таро и кошачьей лапке, — начал-перечислять я.
— Мимо, — вздохнул папа.
— Сканирование ауры и составление карты её повреждений…
— Дальше, — снова вздохнул папа.
— Лечение заговорами?
— Не пойдёт.
— Ударение оземь и трансформация по заданным параметрам…
— Вот же! — крикнул папа. — Трансформация по заданным параметрам! Ищи скорее мою взрослую фотографию! Какие там были у меня параметры?
Рост у папы до превращения в мальчика был 187 сантиметров, вес — что-то около девяноста килограммов, размер обуви — 43, а обхват головы, это он ещё с армии помнил, — 63 сантиметра.
Мы нашли фотографию, сделанную, когда папе было тридцать два года. Его снимали в институте для одного научного каталога. Чтобы выглядеть моложе и, как сказал папа, «международнее», он даже снял свой «бинокль доцента» и изо всех сил старался не щуриться. Мне папа на этой фотографии нравился — в его шевелюре было совсем мало белых «ниточек», и он улыбался немножко, одними уголочками губ, и чуть-чуть прищурился одним глазом от фотовспышки.
Мы взяли папину фотографию и пошли к колдуну по указанному в интернет-рекламе адресу.
— Ты не боишься? — спросил меня папа. — Что-то жутковатой кажется мне эта затея…
— Боюсь, — ответил я, — но не очень. Тебя же ударять оземь будут, не меня.
Дверь нам открыл колдун, назвавший себя Ефимом.
Он был в серой застиранной майке и трикошках, оттянутых на коленках. Во рту у него торчала потухшая беломорина, а на кисти синела татуировка «Север»: восход солнца из-за гор, покрытых шапками снега. Он глянул на нас сверху вниз, хмыкнул и спросил:
— Вам чего, пацаны?
— Мы это… — сказал папа, — оземь удариться хотим. Ну, может быть, ещё вокруг себя обернуться… разок. У вас там написано… про оземь. Трансформация, короче…
— Чего… формация? — спросил колдун Ефим, поскребывая ладонью небритый подбородок.
— Ну, это… Надо вот из меня такого, — и папа приложил ладонь к своей макушке, — сделать вот такого, — и он поднял ладонь вверх, показывая, каким бы ему хотелось стать, и даже при этом ещё привстал на цыпочки. А потом, спохватившись, достал из кармана фотографию взрослого себя.
— Ну, не знаю, — протянул Ефим, теперь почёсывая под застиранной майкой свой тощий живот. — Вообще-то, я с детьми не работаю…
— Очень надо, — сказал папа. — Помогите, пожалуйста.
— А деньги есть? — спросил Ефим, перестав чесаться.
— Конечно-конечно, — заторопился папа, — мы без денег и не пришли бы к вам…
— Пять тысяч, — сказал колдун Ефим.
— Что так много-то? — встрял тут я. — А вдруг не поможет?
— А не поможет, — сказал Ефим, глядя на нас недобро, — повторим. Стойте здесь, сейчас оденусь, и пойдём.
— Куда пойдём? — спросили мы.
— Ну, так это, оземь ударяться. На природе же все оземь ударяются. Где ты в квартире эту оземь-то найдёшь? Деньги давай, — потребовал он, — а то передумаете ещё…
— Только аванс! — возмущённо пискнул папа. — Остальное — по результату! — И протянул колдуну тысячу рублей.
— Обманете, икоту напущу, — пригрозил Ефим. — И ещё ветрянку!
— Мы ветрянкой уже болели, второй раз не прилипнет, — сказал папа, который болел ветрянкой со мной за компанию, когда мне было девять лет, а ему — тридцать шесть.
Мне-то хоть бы что, только зелёнкой измазали, да и всё. А вот на папу было жалко смотреть — он лежал на диване с температурой 37,8 и всё время пытался почесаться, так что приходилось даже иногда бить его по рукам. А мама ещё посмеивалась над нами, называя «зелёно-пятнистыми гепардами».
Через пять минут Ефим вышел из квартиры в тех же майке и трикошках. Только теперь трикошки были заправлены в застиранные чёрные носки, на ногах Ефима были резиновые шлёпанцы, на голове бейсболка с надписью «Old school», а на плечах — коричневый пиджак. В руке он держал рыжую плетёную авоську, в которой лежал гранёный стакан.
— Через жидкость производить будем, — пояснил Ефим. — Самый надёжный способ.
— Куда мы идём? — спросил папа. — А это не опасно?
Папа, наверное, вспомнил свои же наставления о том, что нельзя разговаривать с незнакомыми людьми, а уж тем более приходить к ним домой, а затем отправляться с ними на природу ударяться оземь.
Мне тоже стало как-то не по себе. Во-первых, колдун выглядел совсем не по-колдунски. Я бы ещё поверил, если бы у него была борода седая лопатой, как у Льва Толстого. Клюка, допустим, деревянная. Одеяние какое-нибудь чёрное. Во-вторых, действительно, зачем идти куда-то?
Тут вокруг дома оземи этой сколько хочешь. И в-третьих, что-то не верю я в эту магическую затею. Хотя если вспомнить, с чего всё началось… Папа произнёс считалку «Эне, бене, раба, квинтер, финтер, жаба» и — мы даже не заметили как — стал одиннадцатилетним мальчиком. Даже бдительная Склочнева со своего балкона не разглядела, как это произошло. Явно что-то в этой «жабе-рабе» есть потустороннее, но я её со вчерашнего дня уже раз сто произнёс — и тихонько, шёпотом, и про себя, и даже один раз вслух, когда папа утром в ванной умывался. И ничего со мной не произошло. А с папой почему-то произошло.
Ефим шёл впереди, помахивая авоськой со стаканом. Одна пола его коричневого пиджака явно была оттянута сосудом с жидкостью, через которую он, видимо, собирался «произвести» трансформацию папы в папу.
— Сейчас в трамвай сядем, — сказал Ефим, обернувшись к нам, — в лес поедем. Да не бойтесь, пацаны, я ж вас не съем!
Тут папа ещё больше разнервничался:
— Зачем в лес? Какой ещё лес? Ни в какой лес мы не поедем!
Я тоже шёл и думал, зачем идти в лес? Возможно, хотят нас завести куда подальше, деньги отобрать и бросить где-нибудь. И не будет у нас ни денег, ни трансформации, а одно только сплошное заблуждение и разочарование.
