Я подбежала к нему, схватила руками за плечи и постаралась хорошенько встряхнуть.
– Не смей так говорить! – твёрдо сказала я. – Без тебя я здесь медленно умирала. Я снова начала жить, дышать, только когда ты приехал. И что бы у нас ни случалось, это ни в какое сравнение не идёт с тем, что я испытывала, когда считала, что ты мёртв.
Он обхватил меня руками, сжал до боли и прошептал:
– Я не уеду.
– Не уедешь, – эхом отозвалась я.
– Им не удастся меня выслать.
– Не удастся.
– Мы всегда будем вместе.
Эта сцена очень напомнила мне наши отчаянные клятвы в той обшарпанной столовой, на поминках моего деда.
* * *
Судебное заседание проходило в маленьком душном зале. То ли зудевший где-то под потолком кондиционер не справлялся с нагрузкой, то ли это мне что-то давило на грудь, не давая вздохнуть. Я сидела в полуобморочном состоянии, чувствуя, как от запахов пластика, бумаги, приторных духов, которыми благоухала одна из присяжных, к горлу подкатывает тошнота.
С того момента, как мне позвонили на съёмки, сообщив, что с Гришей стряслась беда, прошло уже две недели. И всё это время я жила в какой-то непрекращающейся бешеной суете. Цфасман затягивал разбирательства как мог, искал какие-то лазейки в законе, пытался договориться со свидетелями. Сам Гриша, казалось, совершенно осатанел от того, что находился в подвешенном положении. Он то вдруг преисполнялся надежд и начинал уверенно утверждать, что всё будет хорошо, то скатывался в абсолютное кромешное уныние.
Уже через пару дней после начала разбирательств в деле вдруг появилась информация о том, что Родригез серьёзно пострадал, что Гриша якобы нанёс ему тяжёлые телесные повреждения, приведшие к потере работоспособности. Как мне объяснил Цфасман, ушлый грузчик, видимо, разжился поддельной справкой и собрался шантажировать нас, тянуть деньги. Вот только привести свой план в исполнение у него ума не хватило. Он зачем-то отнёс документы сразу в суд – и теперь уже аннулировать их было нельзя, даже если бы мы и согласились заплатить ему за молчание. Марк Анатольевич пытался опротестовать медицинское заключение и добиться повторного освидетельствования, но ничего не вышло. Судья, в руки которой было передано дело – сухая въедливая тётка, истинная патриотка своей страны, уверенная, что весь остальной мир, кроме Америки, населяют опасные, агрессивные, неграмотные скоты, только и мечтающие пробраться на её родину и развалить её изнутри, – явно была настроена против Гриши. К сожалению, Цфасману не удалось добиться её замены.
Бет требовала, чтобы я не смела появляться на заседаниях, но мне теперь уже было всё равно. Я знала, что новости пестрят заметками о моей странной заинтересованности в деле того самого русского, которого однажды видели со мной на набережной. Телефон в моей квартире раскалился от звонков – я не знаю, как журналистам удалось раздобыть мой номер, но все они прямо-таки горели желанием получить информацию из первых рук. Кончилось тем, что я просто отключила его и перестала отвечать на звонки. Единственное, что для меня теперь оставалось важным, – то, как решится дело Гриши.
Хватало меня только на то, чтобы ездить на съёмки в студию. Сейчас как раз снимали заключительные сцены третьей части саги. И, как ни странно, они стали для меня своеобразной отдушиной. Труднее всего было заставить себя выйти из дома, разлучиться с Гришей и приехать на студию. Мне казалось, я не смогу думать ни о чём другом, кроме грозившей Грише депортации, не смогу расстаться с ним даже на несколько часов – не сейчас, когда, вполне возможно, нам оставалось провести вместе последние дни. Но стоило мне попасть в объектив камеры, как все тревоги отступали на второй план. Я не могла сказать, что забывала о нависшем над нами судебном процессе – нет, я словно переключалась в иной режим, становясь Мирой.
Тэд, которому мне пришлось рассказать о том, что случилось, старался меня поддерживать, подбадривать, смешить в перерывах между дублями. Пытался даже подсказывать текст на съёмках, но это мне было совершенно не нужно. Включившись в роль, я уже не нуждалась в подсказках. Я жила и дышала ею – и всё, что волновало Раду, казалось мне каким-то далёким, существовавшим в другой жизни. Но стоило мне смыть грим, и тяжесть ситуации обрушивалась на меня снова.
Финальное заседание было назначено на два часа дня в этот четверг. К этому времени мы с Гришей окончательно извелись. Все утро не могли найти себе места… Перед зданием суда нас ждал Цфасман. Откуда-то издали, из-за ограды щёлкали вспышки фотообъективов – вероятно, стервятники-журналисты всё же пронюхали, где будет проходить заседание, и явились нас запечатлеть. К счастью, на территорию здания суда их не допустили.
Гришу усадили рядом с Цфасманом и переводчиком, который должен был объяснять ему, что происходит, и переводить его собственные ответы. Мне же пришлось сесть поодаль, почти у самой стены.
Я сидела, глядя на стол, за которым разместились присяжные, на этих двенадцать человек, которые должны были решать судьбу моего Гриши, мою судьбу. Мужчины и женщины, молодые и старые, чёрные и белые. Цфасман бился до последнего, отклоняя кандидатуры всех, кто, по его мнению, мог испытывать предубеждение к нам с Гришей. Я смотрела на них – на желчного мужчину в круглых очках на костистом носу, на маленькую китаянку с безмятежным лицом, на востроносую блондинку, вертящую головой во все стороны, и молила про себя. «Я же ваша Мира! Вы же видели меня на экране, сочувствовали мне, любили! Ну пожалейте же меня, не разлучайте с тем единственным, без кого я не смогу жить!» Я повторяла это про себя и понимала, что всё это бесполезно. Что Мира для них навсегда принадлежит Адаму, а этот непонятный русский – чужеродный захватчик, посмевший приблизиться к их обожаемой романтической паре. Никакого сочувствия в их глазах я не видела.
Когда судья объявила перерыв, я подошла к Грише и опустила руку ему на плечо. А он накрыл мои пальцы своей тёплой ладонью.
– Ничего-ничего, – повторял Цфасман. – Все ещё может быть…
И уже по одному тому, что этот никогда не отличавшийся оптимизмом адвокат счёл нужным подбодрить меня, я поняла, что шансы наши крайне невысоки.
Присяжные всё не возвращались. Время шло, и мне казалось, что я всю жизнь сижу в этом душном помещении, слушаю жужжание кондиционера над головой, шелест бумаг, негромкие разговоры и боюсь поднять глаза на Гришу.
В какой-то момент я вышла из зала суда, чтобы умыться. Прошла по коридору, свернула за угол, и на меня тут же набросился какой-то высокий голенастый парень. За его плечом маячила девица в бейсболке, наставившая на меня объектив камеры.
– Мисс Казан, как проходит заседание? Есть ли шансы на оправдательный приговор? Кем вам доводится мистер Михеев? Это правда, что он ваш любовник из России? – тут же затараторил журналист.
Я не знала, как им удалось пробраться в охраняемое здание суда. Возможно, они подкупили охрану или же влезли через окно. Так или иначе, у меня не было сейчас ни времени, ни желания об этом думать. Я метнулась в сторону, потом в другую. Но парень преграждал мне путь, а операторша всё не отводила от меня объектива. И наконец я, не выдержав, заорала:
