– Так, теперь слушай внимательно. Режиссёр и один из продюсеров фильма – Дон Каллиган, – если можно так выразиться, прямая противоположность Джареду. Дон весельчак – громкий, вульгарный. Он постоянно травит похабные анекдоты, шутит и гогочет. Но не вздумай считать, что его можно не принимать всерьёз. Он – профессионал и очень талантливый человек. Возможно, внешняя грубость – это просто маска, своеобразный способ контакта с миром. Впрочем, для нас с тобой это не так важно – здесь у каждого свои тараканы. Так что постарайся вести себя доброжелательно, легко, без пафоса, но при этом не расслабляйся и держи ухо востро. Он – один из сопродюсеров, а значит, всё зависит от его решения.
– Я поняла, – кивнула я.
Бет на секунду отвернулась от дороги, быстро взглянула на меня и добавила:
– И не психуй. Все получится.
Удивительно всё же, как эта сдержанная, строгая женщина умела одной фразой придать уверенности в себе.
Мы с Бет вошли в большой зеркальный лифт высотного здания, который взвился вверх так быстро, что у меня засосало под ложечкой. Я поймала своё отражение. Теперь я совсем не походила на ту провинциальную дикарку, какой была ещё полтора года назад. Никаких разодранных джинсов, мальчишеских рубашек и кое-как собранных на затылке волос. Вид у меня был хоть и не подчеркнуто гламурный, но стильный и выверенный. Пожалуй, такая девушка и в самом деле могла бы понравиться голливудскому продюсеру.
Люди, попадавшиеся нам на пути, посматривали на меня с интересом, а с Бет здоровались вежливо и даже немного подобострастно. Ясно было, что её тут хорошо знают, уважают и, возможно, даже побаиваются.
В дверях нас встретила секретарша, похожая на всех голливудских звёзд разом. Где-то в глубине комнаты расхаживала хмурая долговязая женщина с микрофоном в ухе (Бет шепнула мне, что это ассистентка Каллигана) и сосредоточенно говорила с кем-то, переходя с английского то на немецкий, то на французский.
Дон не понравился мне сразу же. Казалось, он вобрал в себя все черты типичного американца – как раз такого, какого я представляла себе из анекдотов и карикатур. Здоровенный, пузатый, в футболке, на которой была нарисована рука с оттопыренным средним пальцем, с неопрятной бородой и большим влажным красным ртом, который, казалось, никогда не закрывался, постоянно изрыгая шутки, насмешки и противное хихиканье. Значит, подумалось мне, если я получу роль, мне придется работать с этим человеком десять лет? И всё же, несмотря на сразу же вспыхнувшую неприязнь, я готова была и на это, лишь бы получить роль Миры, моей Миры, как я называла её про себя.
Ассистентка Дона, та самая тётка, болтавшая одновременно на трёх языках, вручила мне распечатку с несколькими репликами, которые я должна была произнести на камеру. Я пробежала их глазами, запомнила, убедилась, что никаких незнакомых слов для меня нет, так что я могла произнести свой текст без акцента.
Мы прошли в специальную комнату с тёмно-зелеными стенами. Я уже знала, что в студии всегда снимают на каком-нибудь монотонном фоне, чаще всего зелёном, потому что этот цвет потом легче всего вытеснить при монтаже. К тому же именно на нём четче всего видно лицо и фигуру актёра. Оператор наставил на меня камеру, и я взглянула в объектив, попытавшись передать глазами все те эмоции, что вызвала у меня прочитанная накануне книга. И вдруг Дон окликнул меня со своего места:
– Ты чего такая мрачная? Недотрах, что ли? Так ты только скажи, мы тут мигом поможем.
От такого хамства я моментально вспыхнула. Кровь прилила к вискам, во мне поднялась слепящая ярость, а с губ помимо воли чуть не сорвались грязные ругательства, которыми тётя Инга осыпала во время ссор своих незадачливых собутыльников.
Мысленно соображая, как перевести их на английский, я краем глаза успела увидеть Бет, которая пристально на меня смотрела.
Я поняла, что означал её взгляд, но меня уже несло. Конечно, я очень хотела получить роль Миры, но в эту самую минуту внезапно подумала, что такой человек, как Дон, всё равно никогда не сможет передать тех тонких эмоций, той глубокой идеи, что были заложены в книге.
– Благодарю, у меня с личной жизнью всё в порядке. Уж точно получше, чем у вас, учитывая ваши внешние данные.
– Смотри-ка, а ты дерзкая! – хохотнул он. – Только знаешь что? Я-то могу себе позволить выглядеть, как хочу. А ты, если хочешь получить роль, личную жизнь мне обеспечишь сполна.
– И не подумаю! – резко отозвалась я. – Ищите себе другую старлетку, а мне, чтобы преуспеть в карьере, собой торговать не придётся.
– Ишь, самонадеянная какая, – всё так же забавляясь, весело отозвался Дон. – Это ты только недавно в Голливуд попала. Здесь, знаешь, и не таких обтёсывали.
– Других, может, и обтёсывали, а со мной так не выйдет, – огрызнулась я. – Я в кино попасть никогда не мечтала и ни перед кем прогибаться не собираюсь.
С этими словами я повернулась и решительно пошла к выходу из комнаты, уверенная, что сейчас уйду отсюда навсегда. Что больше никогда не увижу ни одного человека с киностудии, а с Бет у меня состоится последний неприятный разговор – и все это голливудское приключение будет кончено. Как ни странно, это меня даже не расстроило. Ну что ж, не получилось с кино – буду делать гамбургеры в «Макдоналдсе». А что, тоже полезное занятие. И уж всяко лучше, чем вымывать кухню за собутыльниками Инги. Сейчас, после моего протеста, я почувствовала в себе странную силу. И почему-то казалось, что теперь я не стану так безропотно сносить все капризы и издёвки судьбы.
Я решительно выходила из подсвеченного полукруга, когда вдруг услышала, как Дон скомандовал кому-то:
– Стоп! – а потом пробормотал себе под нос: – Отлично! Просто отлично!
Я в изумлении обернулась и только сейчас поняла, что оператор все это время снимал меня на камеру. Дон же поднялся со своего стула и двинулся ко мне:
– Рада, – произнёс он и взял мою руку в свои здоровенные красноватые на костяшках лапищи. – Рада, извини старого мудака, пришлось в тёмную тебя разыграть. Но ты пришла вся такая испуганная, зажатая, серьёзная. Готовая работать и выполнять, что от тебя требуется. А мне нужно было немножко тебя расшевелить, посмотреть, какая ты на самом деле.
– И какая? – растерянно спросила я, глядя на его внезапно изменившееся лицо.
Удивительно, но больше он почему-то не казался мне омерзительным пошляком. В нем вроде бы ничего особенно не изменилось, только глаза вдруг стали не глумливыми, а до странности тёплыми.
– Ты живая! – сказал он и улыбнулся. – Ты живёшь, а не изображаешь жизнь. Живая, непосредственная, дерзкая, решительная.
Я едва не рассмеялась ему в лицо. Я – живая? Непосредственная, дерзкая, решительная? Я, которая вечно не могла найти в себе сил, чтобы противостоять всем тем, кто пытался на меня давить?
Мне хотелось крикнуть ему:
– Вы ошибаетесь! Я совсем не такая!
Но он смотрел на меня так уверенно, с такой странной надеждой, что я поневоле начала сомневаться в собственной правоте. Ведь этот человек был известным режиссёром, знатоком человеческих душ. Что, если он видел во мне что-то, до сих пор неведомое мне самой? Что, если он сумел это во мне пробудить?
