– А его зовут Игнат. Если ты сейчас же не возьмешь ложку и не начнешь нормально есть, он тебя клюнет. Видел, какой у него клюв? Смотри, как он на тебя смотрит.
Бедный Коля смотрел на птичку, которая минуту назад была милой, а сейчас превратилась в угрозу, и начинал орудовать ложкой. Игнат грозно крутил головой, демонстрируя клюв.
У тети Вали все перевоспитывались, даже мамаши.
– Мне только кофе, пожалуйста, – просила мать.
Тетя Валя появлялась из кухни и собственноручно наваливала порцию каши.
– Кофе только с кашей! – объявляла она.
– Я не завтракаю, – оправдывалась мамаша.
– Тю! Лучше бы ты не ужинала! Если ты сейчас съешь кашу, я тебе ужин не дам. Даже если умолять будешь, не дам. Так я за твою жопу спокойна буду. Нормальная жопа станет. А то и жопа, и желудок больной, – говорила тетя Валя.
И женщины начинали правильно питаться, не обижаясь на повариху за «жопу». Даже если они просили жареную картошку, тетя Валя накладывала им тушеную капусту. Если они просили жаркое, тетя Валя выдавала салат «витаминный». Повариха слыла местным диетологом. Она умела «худеть» мам и превращать субтильных малоежек в нормальных детей.
– Не съешь котлету – не получишь пирожок, – объявляла тетя Валя. И ее не волновало, что мать не собиралась брать пирожок.
– Я не люблю пирожки, – говорил ребенок.
– Ну и хорошо. Тогда я твой пирожок отдам Серому и Игнату.
Тут начинался цирковой номер. Тетя Валя разрывала пирожок с вишней пополам и бросала половину Игнату – тот встряхивал крыльями и ловил на лету, прямо перед носом ребенка. А во вторую половину впивался зубами Серый. И съедал, не жуя. Ребенок в ужасе запихивал в себя котлету, запивал морсом и просил пирожок, который тетя Валя торжественно выносила из кухни.
Повариха умела не только кормить детей, но и варить кофе. Внизу, прямо под ними, появилось якобы турецкое кафе «Мерхаба», где варили кофе по-турецки, в песке. Драли за это несусветные деньги. Тетя Валя не понимала кофемашин и варила кофе в старой турке, которая была обмотана по ручке бинтом. А ручка держалась на гвозде, загнутом для надежности. Уж сколько раз ее клеили, и не вспомнишь. И к тете Вале приходили настоящие знатоки.
И все эти отдыхающие – мамы с детьми, любители кофе, ценители хорошей еды – сидели в душном помещении без кондиционера, послушно ели овсянку и возвращались сюда из ресторанов, чтобы нормально поужинать. Официально столовая закрывалась в восемь, но для «своих» тетя Валя оставляла в холодильнике холодный ужин.
Микроволновку повариха тоже не признавала, считая ее вредным изобретением, которое облучает. Она грела еду на специальной «разогревочной» сковороде и только на сливочном масле. И от разогрева все становилось еще вкуснее. Масла, как и кофе, тетя Валя не экономила и считала это главным рецептом на все блюда – не жалеть, класть с горкой.
Ильичу удалось уснуть. И вдруг ему приснилось мороженое. Что он слизывает, а мороженое все равно по пальцам течет. Мороженое не такое, как сейчас, из уличного холодильника, всех видов, всех размеров, с шоколадом и без, а то, которое было раньше, и другого в поселке – не сыщешь. Из автомата. Мягкое. И аж трех видов. Белое, коричневое или и такое, и такое. Славик любил и такое, и такое – он никак не мог запомнить слово «разноцветное». А Ильичу снилось шоколадное, то есть коричневое. Мороженое выдавливалось конусом в вафельный стаканчик, тоже не современный, а тот, прошлый, который не хрустит и вовсе кажется несъедобным. Мороженое течет. Оно и так мягкое, и его невозможно заморозить. Липкое, сладкое, с финтифлюшкой наверху. Аппарат всегда оставлял финтифлюшку. Все пропало, исчезло, а автоматы сохранились. И будочки на тех же самых местах стоят. И очереди за мороженым тоже всегда стоят. Обычно взрослые мягкое покупают, дети капризничают и просят из уличного холодильника. Но взрослые помнят вкус «мягкого» мороженого, другого и не знали. Не у всех были деньги на вафельный стаканчик, а «Лакомку» или «Эскимо» только городские и пробовали. Местные о таком даже не слышали. Как современные дети не понимали, что такое «мягкое». Родители настаивали, просили: «Ты только попробуй». Но детям не нравились непривычный вкус и консистенция. Не нравился стаканчик, который вроде бы вафельный, а не хрустит и тонкий. И сразу течь начинает, только успевай слизывать. Ильич современное мороженое не признавал, как тетя Валя не признавала микроволновку. Галя не любила мороженое, но соглашалась съесть домашнее, тети-Валино. Повариха делала его сама, не жалея молока и шоколада. Выставляла в старых железных креманках, сверху посыпала шоколадом. Делала повариха его редко, только если отдыхающие, раз попробовавшие, очень просили.
Проснулся Ильич оттого, что по губе текла слюна. Видимо, заснул крепко. Кое-как додремал до шести утра и встал. Славик еще спал, но Ильич его разбудил, чтобы не терять драгоценные часы. В шесть утра море удивительное – чистое, спокойное, прозрачное, чуть прохладное, освежающее. На пляже только Вань-Вань и кто-нибудь из местных. Катя-дурочка тоже любила рано на пляж приходить и в этот час была нормальной. Она выходила в самом простом халатике и казалась обычной, немного несчастной женщиной. Вежливо здоровалась с Ильичом и уплывала к скалам. Плавала она отлично. Возвращалась, растиралась полотенцем, и Ильич каждый раз удивлялся – то ли Катя строит из себя дурочку, то ли болезнь отступает именно в шесть утра и дает ей возможность поплавать в удовольствие. И именно в шесть утра становилось понятно, какой красавицей Катя была в молодости и насколько время ее пощадило – сохранило и поджарую фигуру, и тонкую красоту. Катя обсуждала с Ильичом погоду, ожидавшийся или не ожидавшийся шторм, дела пансионата. Она была нормальной, обычной соседкой, очень милой женщиной. И Ильич не понимал, как буквально через пару часов эта же Катя появится на пляже в цветочной шляпе, с цветочной сумкой в руках и примется поливать из детской лейки собственные ноги, считая себя цветком.
– Может, она нормальная на самом деле, а симулирует? – как-то не выдержав, спросил Ильич у Гали.
– Все может быть. Она всегда была умной бабой. Жаль, что я до этого не додумалась раньше, а то бы тоже симулировала сумасшествие, – пожала плечами Галя.
– Зачем ей?
– Затем, что жить хочет спокойно. Ты же знаешь, сколько желающих на ее дом. Была бы нормальной, или подожгли бы, или убили.
Ильич очень любил плавать в шесть утра. И в это время тоже становился нормальным, таким, как раньше. Он нырял, проплывал под водой, долго, пока хватало дыхания и сил. И плыл, пока его не начинал звать Славик, сидевший на берегу. Возможно, Славик его и не звал вовсе, но Ильич слышал крик отчетливо. Внутри себя. И это означало – надо плыть назад.
Если бы не этот крик, который его возвращал на берег, Ильич бы уплыл и позволил морю забрать свое тело. Так, в море, он хотел бы умереть. Именно такой способ самоубийства вынашивал когда-то. Утонул, всякое бывает. Чистая смерть, без крови, без разрезанных запястий. Ничего не нужно – ни табуретки, ни веревки. Просто уплыть и расслабиться.
