А завтра непременно написать жалобу на то, что в арке надписи неприличные появились. И на шум с детской площадки пожаловаться. Это ведь невозможно окно открыть! Домой с работы приходишь, хочешь отдохнуть, а под окном дети орут. А мамаши их курят и окурки бросают мимо урны. Нет, на площадку нельзя жаловаться. Ее тот самый депутат отремонтировал, о чем свидетельствует баннер на заборе. «Спасибо Иван Иванычу за то, что…». Единственная на весь поселок детская площадка. Качели-карусели. И баннер, чтобы помнили, кто деньги дал.
Инна Львовна была бездетной и безмужней. И ненавидела тех, кого была лишена – мужчин и детей. Еще она ненавидела кошек, которые в последнее время расплодились и прижились при столовых и ресторанах. Отдыхающие их разбаловали – корм специальный покупали и кормили. И где это видано, чтобы кошек отдельным кормом кормили? Денег им, что ли, девать некуда? Инна Львовна, когда никто не видел, выходила на улицу, к детской площадке, с остатками котлеты и подзывала кошек. На площадке мамаши, которые снимали углы у частников, часто кошек кормили, причитая над своими чадами: «Ой, смотри, какие котятки. Ой, а у этого носик черненький. А этот рыжий. Только не трогай, они блохастые». Котов Инна Львовна не трогала. А вот кормящих кошек, тех, что с котятами слепыми еще, ненавидела люто. Она дожидалась, когда кошки, осатанев от кормежки котят, приползут на котлету, брала палку с гвоздем и лупила их по голове. Кошки умирали, не успев даже понять, что случилось. Почему вдруг после куска еды следует удар по голове. И еще один. И еще. Котят Инна Львовна не трогала – сами подохнут. Утром на площадке раздавался детский рев – кто-нибудь из детей видел убитую кошку, которая испачкала кровью весь асфальт и вход на детскую площадку. Мамаша ребенка оттаскивала, говорила, что кошка не умерла, сейчас она позвонит, вызовет врача и приедет специальная «Скорая помощь», которая увезет кошку в больницу, где ее вылечат. Где-то рядом пищали котята. Инна Львовна этих криков уже не слышала – она была на работе. Только знала, что из всего выводка выживет в лучшем случае один котенок. А остальные… Кого-то раздавит машина. Кого-то загрызет собака.
Но кошачья «Скорая помощь» действительно существовала. Иван Иванович, которого все звали Вань-Вань, выходил на детские крики. Выходил, конечно, не сразу, а как только получалось. Получалось не быстро. Хотя с годами он тоже присмотрелся, стал опытнее. Если рядом окотилась кошка, то лучше встать пораньше и начать спускаться с лестницы до того, как заголосит перепуганный ребенок.
У Вань-Ваня тоже была позапрошлая жизнь, в которой он был моряком и командовал большим кораблем. Это он детям на площадке рассказывал. А потом нырнул в море и попал под винт, который срезал ему ноги, которые так в море и остались. И Вань-Вань, который жил в том же доме с аркой, что и Инна Львовна, ковылял теперь на обрубках. Один почти под причинным местом заканчивался, другой до колена удалось сохранить. Но Вань-Вань приспособился. Сделал себе костыль, коротенький, крепенький, с набалдашником резиновым. Соорудил накладку на палку, которая под подмышкой, набил подкладку синтепоном из животов и лап забытых на детской площадке мягких игрушек. Иногда за игрушками возвращались – дети плакали, не найдя потерянных зайца или мишку. На Вань-Ваня никто не думал, конечно. А он не признавался, что любимый заяц или мишка, с которым ребенок спит, ест и не расстается, уже вспорот и лежит всем своим содержимым у Вань-Ваня под мышкой. И он помогал искать, сокрушался, угощал обмякшим переспелым инжиром безутешного малыша или дарил мамаше сухую веточку лаванды. А потом выставлял на бортик детской площадки коробочку из-под йогурта, в которую клал макароны или еще какую еду. И прибегали котята, из тех, которым посчастливилось выжить после смерти матери, и ели макароны. Мамаши умилялись и говорили: «Вот видишь, как хорошо котенок ест!» Малыши переключались с игрушки на котят и успокаивались. Подумать, что Вань-Вань был виноват в краже и гибели мягкого любимца, естественно, было невозможно. Более того, именно Вань-Вань уничтожал следы убийства кошки-матери, сгребая в совок труп с размозженной головой, поливая из баклажки землю, чтобы смыть кровь.
Он пытался остановить Инну Львовну. Дежурил вечером на детской площадке. Инна Львовна оказывалась хитрее. Она все равно находила время убить кошку и оставить котят сиротами. И как бы Вань-Вань ни бдил, все равно не всегда успевал убрать труп животного до того, как на площадке появятся дети.
На вторую ногу, которая до колена была отрезана, Вань-Вань соорудил себе калошу из резины, прочной, жесткой. Сделал как бы накладку на колено, а по сути – обувку. И шкандыбал прытко. Но не так прытко, как Инна Львовна расправлялась с кошками.
Вань-Ваня было видно издалека – он носил неизменную тельняшку. Торс и руки были такими, что молодой мужик позавидует. Разобравшись с трупом, Вань-Вань ускакивал на своей резиновой подкладке на море, где пил пиво с молодыми ребятами, которые катамараны наладились отдыхающим сдавать и байдарки двухместные. Там, под шатром, Вань-Вань проводил целый день. Иногда спускался к воде и плавал. Подолгу. Оставляя костыль на берегу. Снимая резиновые прокладки. Оголяя шрамы.
Про то, что Инна Львовна в приступе животной ненависти убивает кошек, а Вань-Вань крадет игрушки с детской площадки и хоронит трупы животных, все знали. Но молчали. Одним сумасшедшим больше, одним меньше.
Инна Львовна про Вань-Ваня тоже знала, а он про нее. Но они, сталкиваясь в арке, даже не здоровались. Если Инна Львовна слышала глухой стук, неравномерный, с интервалом, то заходила за угол, дожидаясь, когда Вань-Вань прошкандыбает мимо. А если он первым ее замечал, то тоже старался схорониться. Инна Львовна знала, что Вань-Вань ее сторожит, чтобы предотвратить убийство. А он знал, откуда перед его дверью появляется плюшевый заяц или медведь – Инна Львовна забирала с детской площадки «потеряшку». И тогда Вань-Вань не выходил из дома. В тот день Инна Львовна могла убить кошку.
И все в поселке знали, что до того, как Инна Львовна сошла с ума и Вань-Вань чокнулся, они были парочкой. Должны были пожениться. В те времена, когда его еще звали Иваном и он был с ногами. А Инна, которую он звал Инюшей, была миловидной улыбчивой девушкой. Он уходил учиться в мореходку, она обещала его ждать. Они даже целовались, спрятавшись под грибком на этой самой детской площадке, на которой собирались местные пацаны, играли на гитаре, пили портвейн, били друг другу морды и уводили на пляж местных же девчонок из тех, кто был не против.
После учебы в мореходке Иван вернулся уже не таким влюбленным и о женитьбе не заикался. Опять же возить туристов вдоль берега он не собирался, а грезил большими судами и другими морями. О чем и сообщил Инне. Она в ответ объявила, что такой муж ей не нужен, ждать его из рейсов она не собирается, пока он там не пойми с кем будет в портах развлекаться. Инна рассчитывала, что Иван начнет ее уговаривать, но он не стал. И уходил в рейс совершенно свободным. Деньги зарабатывал приличные. Спускал на случайных баб, на цацки всякие – часы, шмотки, бухло. С местными шалавами гулял, когда в поселок возвращался. Инна смотрела на него с ненавистью и скрытым удовлетворением от собственной прозорливости – значит, правильно сделала, что не связалась с таким гадом.
