– Иди, Славик, под вентилятором постоишь, – спокойно сказал сыну Ильич.
И он тут же отпустил малыша. Ополоумевшая мать, ошарашенная тем, что больной мальчик освободил сына, подскочила, сгребла в охапку ребенка и убежала. Галя продолжала плакать.
Славик побежал в отцовский кабинет, расставил руки и застыл перед вентилятором. Вентилятор трещал, вращался, что Славику очень нравилось. Так он мог стоять долго, пока не приходила Галя и не выключала. Славик закрывал глаза и тихонько раскачивался, обдуваемый теплым ветром.
– Вероника приедет? – вдруг спросил Славик.
Мальчик так и не смог выучить времена года, месяцы, дни недели. Он знал, что есть сезон и не сезон и выучил всего два месяца – июнь и сентябрь. У него было собственное летоисчисление.
– Сколько месяцев до июня? – спрашивал он Светку.
– Четыре.
Славик кивал, хотя и не понимал. Как не понимал, что сентябрь – осень. Почему осень? Осень, это когда листья красные или желтые, когда листья на земле, а не на деревьях. И когда дожди. Холодные. И все уже в шарфах ходят.
– Сейчас лето, – говорил Славик.
Да, на море было лето. Все плавали, никакого листопада не было и в помине. Солнце светит, дожди есть, но теплые. Летом тоже дожди, даже сильнее. Осенью грибы. Но не в их местности. Какие грибы в горах, в жару?
С июнем тоже было сложно. Начало сезона. Но купаться еще нельзя – холодно, вода ледяная. Дожди льют. Разве это лето? Все ходят в куртках и в сапогах. И в шарфах. Разве это лето?
Славик считал, что лето может длиться одну неделю, потом неделю – весна или осень, а потом снова лето.
– Сейчас июнь? – спрашивал он.
И если июнь уже прошел, а Вероника не приехала, Светка, Галя и Ильич говорили Славику, что еще нет. И он ждал июня.
Он знал, что Вероника приезжает или в июне, или в сентябре. Он выучил, что июнь – это лето, а сентябрь – осень. Галя в него вдолбила. Но Славик, даже если ему врали, все чувствовал. В июне и сентябре у него случались обострения. Нужны были препараты. Седативные.
– Вы должны с ним разговаривать, готовить, – советовал врач Юрий Дмитрич. – Везите в город, там есть хороший специалист. Психоневролог. Я ему позвоню.
– Как готовить? – плакала Галя. – Она может и не приехать. Пообещать, что приедет, и не приехать. Много раз так было.
– Надо договариваться с этой женщиной. Надо, чтобы Славик знал, что если пообещали, то сделают.
– Это невозможно. Договориться невозможно. Она сначала сообщит, что приезжает, потом что не приезжает, и вдруг сваливается на голову.
Сколько раз Ильич просил – не приезжай, не надо, но она едет, как назло, будто специально.
Июнь и сентябрь. Переживешь июнь, жди сентября. А потом снова июня. До сентября можешь расслабиться, а потом по новой. И так каждый год. У Ильича и Гали было свое летоисчисление. Вероникино и Славикино.
Если Ильич верил в то, что в каждом месте – своя аура, своя энергия, что есть места, которые или убивают, или дают жизнь, то Галя верила в месяцы. В июне у нее всегда была ангина, жесточайшая. Она лишалась голоса, могла только шептать. В сентябре сваливалась с гриппом или другой инфекцией. С температурой, слабостью и рвотой. В июне только голос, будто звук выключили, в сентябре – две, а то и три недели в лежку. Как в последний раз. Два самых тяжелых месяца. Ильич болел обычно в октябре, Светка в феврале. В ноябре Настя делала аборт, ставший традиционным. В январе тетя Валя говорила, что больше не будет работать, и писала заявление по собственному желанию. Сама себе писала, поскольку начальника у нее не было.
Инна Львовна появилась в марте, считавшемся спокойным, даже счастливым месяцем, в котором никто не болел. До сезона еще далеко. Ильич каждый день ходил на работу – поднимался в кабинет с подвального этажа, включал компьютер в кабинете, раскладывал «косынку» и в обед появлялся в столовой. Тетя Валя ругалась на кастрюлю и на себя – хотела сварить рассольник, а кислит. Кастрюля новая, дорогущая, купила себя порадовать, для своих готовить. И ручки красивые. Всегда кастрюлю с такими ручками хотела. А суп не получился. Есть можно, но кислит. В больших, старых бадьях, с несмываемым налетом жира, не кислит, а в новой кислит. И ручки неудобные оказались. В прежних-то на ручки бинт намотан или тряпка старая. То есть кусок марли, которая лучше всякой тряпки. А эти с деревянными брусочками. Красота, а взять не возьмешь. Маленькие слишком. У тети Вали руки распаренные, пальцы отекшие. Так только два пальца и всунешь в эти ручки. Она вдруг расплакалась. Из-за кастрюли и неудавшегося рассольника. Да и вообще – март как не март вовсе. Да еще и год високосный. Повариха верила в несчастья, которые високосный год несет.
Игнат давно не появлялся. Пропал, скотина. Сдох, что ли? Уже две недели его нет. Прилетал другой баклан, только тетя Валя не стала его кормить, прогнала. Игната ждала. Окна распахивала настежь. Да еще Серый повел себя как мужик. Сначала пустил кошку, вроде как соседку. Кошка была красавицей – черная как уголь, тонкая, быстрая. Голова маленькая, лапы длинные. Ела мало, аккуратно, на еду не бросалась. А потом стала обычной бабой – ела, много спала, переругивалась с Серым. Тетя Валя даже не сразу поняла, что кошка-то беременная. А когда поняла, начала кормить, теплый матрас на пол постелила, на кухню, на батарею пускала греться.
– Как ты ее назвала? – спросила Галя. – Ночкой?
– Почему Ночкой? Нелей.
– С чего вдруг?
– Все Нели – черные. Брюнетки. Ни одной блондинки Нели не видела.
Неля благополучно окотилась. Котята красавцы, как на подбор. Но от Нели или от Серого – ничего. У одного – мальчика – черное пятнышко на брюхе. А два остальных – рыжие. Серый терпеливо ждал, когда Неля откормит котят. Но когда повариха пришла очередным утром, Неля пропала. Котята копошились в коробке, Серый за ними приглядывал издалека, а Нели и след простыл. Тетя Валя весь поселок обегала, но Нелю не нашла.
– Может, она сама ушла? – спросила Галя.
Тетя Валя уставилась на кастрюлю с рассольником.
– Да вылью его на хрен! – объявила повариха. И в этот самый момент на пороге столовой появилась Инна Львовна.
Все-таки придется рассказывать о предыдущей жизни. Без нее, получается, никак. Все оттуда тянется. И Славик, и Галя, и даже Инна Львовна, которая в столовой лет двадцать не появлялась. И вот на тебе.
– Только рассольник, – рявкнула тетя Валя.
– А кофе можно? – спросила Инна Львовна.
– Нету кофе. Пиво и напиток.
Галя сидела над коробкой, гладила котят и спиной чувствовала, что Инна Львовна на нее смотрит. Тут, как назло, появилась Светка.
– Теть Валь, можно мне кофе? А где Неля? Здрасте, теть Ин. Как котята? Оставите? – затараторила Светка.
– Здравствуй, Света, – поздоровалась Инна Львовна, – я слышала, ты здесь работаешь?
