Однако это не очень помогало. Карен по-прежнему боялась крохотного существа, плачущего, кричащего, требующего, чтобы она защитила его, спасла ему жизнь. А вдруг она делает что-то не так? Что, если оно умрет – по ее недосмотру? Или хуже того: что, если в приступе отчаяния или безудержной тоски она сама его убьет?
Охваченная животным, безрассудным страхом, она разговаривала сама с собой. Ей выпало немало страданий, но она сможет позаботиться о своем ребенке. Она окружит его такой любовью, нежностью и таким вниманием, каких еще свет не видывал. Но, когда она пыталась представить себе, как будет выглядеть ее ребенок, сознание рисовало ей уродца с зайчьей губой, волчьей пастью, расщепленной кистью или же какую-то кучу плоти без рук и ног. Однако, как бы ни выглядело тело, личико у младенца всегда было очаровательное; у него были голубые глаза и дымчато-каштановые кудряшки.
А иной раз, фантазируя днем, Карен воображала, как затерялась в пустыне и всюду вокруг только песок и злобные призрачные тени, – они разрастаются, рвут ее одежду, плоть и кричат, что на ней радиоактивная зараза. И в тех местах, к которым они прикасаются, образуются кровоточащие язвы.
Она находилась с Майрой наверху – они занимались глажкой, как вдруг услышали крики. Карен распахнула окно – и увидела мечущиеся по лужайке тени. А потом услышала вопли: «Задай-ка перцу этому сукину сыну! По яйцам бей! Проучи его!»
Она узнала голос Барни, закричавшего: «Давайте, убейте меня, твари! Ну же, лучше убейте прямо сейчас, потому что потом я до вас доберусь. С Божьей помощью доберусь».
– Там Барни, – сказала Карен. – Они избивают его.
– Звони в полицию! – воскликнула Майра.
Внизу кто-то провизжал: «В окне его шлюха». Карен отпрянула: в окно влетел камень и, едва ее не задев, разбил прикроватный торшер. В ужасе она кинулась к телефону и тут снова услышала доносившиеся с улицы голоса:
– Ладно, валим отсюда.
– Он уползает. Ты что, его отпустишь?
– Брось, дурень. Ты же не собираешься его кончать? Они уже звонят в полицию.
Но вот голоса стихли, а через несколько мгновений по улице эхом прокатился гул сорвавшихся с места двух машин – и под рев двигателей они обе укатили прочь.
– Пропади вы пропадом! – прошептала Карен. – Хоть бы вы разбились всмятку и сдохли страшной смертью! – Но она тут же взяла себя в руки и одумалась: – Нет, Господи, только не это. Я имела в виду совсем другое. Они не ведают, что творят. Прости меня!
На другом конце провода отозвались – и она прокричала в трубку:
– Пожалуйста, скорей! Это миссис Старк. Какие-то люди тут, у нас, избивают моего мужа. На нем живого места нет. Приезжайте быстрей!
Последовала тишина, а потом голос на другом конце провода спокойно, невозмутимо проговорил:
– Ладно. Посмотрим, кого сможем к вам отрядить в ближайшее время.
– Скорей! – взмолилась Карен. – Пожалуйста, скорей!
Она положила трубку и побежала вниз к Майре. Барни сам сумел взобраться на крыльцо – и теперь сидел там, раскачиваясь из стороны в сторону и всхлипывая.
– Я даже не сопротивлялся. Не смог их прогнать. Думал, наброшусь на них с кулаками, и не смог. – Барни сжал пальцы и уставился на них. – С одним или двумя я бы справился. Сил мне бы хватило. Я хотел проломить им головы, но руки не слушались. Они меня больше не слушаются. Устали… устали. Мои чертовы руки совсем обессилели…
Карен хотелось его утешить, но он не дал.
– Я звонила в полицию, – сказала она.
– А что толку? Сама знаешь, этот безмозглый шериф ни на что не годится. Да и кто его знает, может, это были его люди.
– Ты в порядке? – осведомилась Майра. – Может, чем помочь?
– К сожалению, я пока еще жив.
– Не говори так, – сказала Майра. – Ты не должен так думать.
Больше он не проронил ни слова. Только позволил им отвести себя наверх – в спальню.
– Может, приложить тебе льда? – спросила Карен. Она видела, как он весь дрожит, и ей вдруг очень захотелось прикоснуться к нему, обнять его, помочь освободиться от гнева. Он не откликнулся, и она заметила, что он глядит на фертильные часы на ее ночном столике. – Что с тобой, Барни?
– Время вышло.
– Как это? – удивилась Майра.
– Слишком поздно.
Карен прикоснулась к его руке.
– Барни, возьми себя в руки.
Он вздрогнул от ее прикосновения и показал на часы.
– Смотри, красная! – воскликнул он. – Фертильная полоса. Для твоей беременности хуже быть не может.
– Барни, прошу тебя!..
– А как насчет тебя? – обратился он к Майре. – Хочешь испытать удачу? Поставь только на красное.
Майра покачала головой и посмотрела ему прямо в глаза.
– Не казни себя. Ты прошел через такое…
– Черт! – Он схватил часы и выдернул шнур из розетки. – Они нам больше без надобности.
– Не надо, Барни!
– А вот бросаться я еще могу.
Она вскричала, но остановить его не успела. Он швырнул фертильные часы через всю комнату. Они ударились о стенку туалетного столика Карен, смели ее косметические принадлежности и грохнулись на пол.
– Гляди-ка, а швыряться мои руки еще могут. – Вскоре он успокоился, посмотрел на свои влажные ладони, потом на валявшиеся на полу часы. – Прости! Не надо было этого делать. Просто я больше не могу их видеть. Времени уже ни на что не осталось.
Он рухнул спиной на кровать.
– Оставьте меня. Уходите обе и оставьте меня. Я скоро оклемаюсь. – Какое-то время он лежал спокойно, а потом произнес: – Приедет полиция, скажите им, чтоб не утруждались. – И, отвернувшись к стене, прибавил: – Скажите, уже слишком поздно и тут больше ничем не поможешь.
Лежа вот так, Барни вспомнил крутой нрав своего отца – вспомнил, как однажды, после сильного снегопада (тогда навалило полным-полно сугробов, великолепных, белых, так и манящих поиграться), отец едва не пришиб одного рыжего мальчугана – просто не угнался. Он носился за ним с лопатой как оглашенный, потому что тот разрушил снежную крепость, которую построил Барни, и вдобавок надавал ему тумаков. Барни показалось, что отец наблюдал за ними из окна, потому что он выскочил из дома в одном исподнем и тапочках, схватил лопату – и давай гоняться за тем мальчуганом (в конце концов он поскользнулся и грохнулся в снег, поскольку тот мальчуган, лет десяти, как Барни, был пошустрее его), а потом вернулся домой, весь раскрасневшийся, запыхавшийся, и только похлопал Барни по плечу, потому как понимал – его сыну не за что корить себя. Барни оказался невинной жертвой – отец все видел и все понял.
А в другой раз, несколькими годами ранее – летом, – прямо перед их домом какой-то здоровый паренек, постарше, затеял драку, повалил его на тротуар и принялся колошматить. Тут Барни услыхал, как рядом разбился стакан, и увидел, что паренек оглянулся на окно, из которого свесился его отец. «Я прибью тебя, если ты еще раз ударишь моего сына!» В руках у него была тарелка. Он швырнул и ее и опять промахнулся, но осколком Барни порезало руку. Паренек, порядком струхнув, вскочил на велосипед и, что было сил крутя педали, укатил прочь, крикнув в ответ: «Старый вонючий пшек!
[46] Безмозглый старпер!»
