На выходе они столкнулись с чернокожей женщиной невероятно большого роста. Она прошла мимо неспешно, будто скользя, – ее полузакрытые глаза казались узенькими белыми щелочками.
– Это сестра Вивиен Х, – шепнула Майра. – Она пришла к нам после бунтов шестьдесят седьмого
[43].
– Она как будто в трансе.
Брат Лука улыбнулся и покачал головой.
– Она работает. Сестра Вивиен Х в прошлом поэтесса. А теперь, после пожаров, она творец видений. Она ничего не перекладывает на бумагу, поскольку не доверяет поддающимся разрушению материалам. Вот вам неразделенное искусство, которое она совершенствует с помощью своего разума. Она, можно сказать, занимается самой чистой формой искусства.
– Откуда же вы знаете, чем она занимается? Может, ничем.
Брат Лука пожал плечами.
– То же самое можно сказать и о современных художниках, чье творчество, как вам кажется, вы видите или слышите, не правда ли? Разве это имеет значение? Нас не интересует то, что связано с материальными вещами, формами и уровнями общения. Сестра Вивиен Х творческая личность, на чью долю выпали страдания. Она делится с нами болью, а не плодами своего труда. И нам этого довольно.
Внезапно брат Лука протянул руку вперед – Барни пожал ее теперь уже не колеблясь, и ему показалось, что на лице прокаженного мелькнула тень улыбки.
Всю дорогу домой Барни вспоминал эту улыбку. Ему казалось, брат Лука был уверен, что заполучил себе очередного новообращенного. Наверное, думал Барни, он был проповедником-возрожденцем до того, как болезнь привела его в Братство. Не случайно Майра с благоговением внимала каждому его слову. Теперь все ясно. И вот, несмотря на первое желание поднять их на смех, Барни признался себе, что почувствовал искушение отрешиться от своего отшельничества и мытарств в одиночестве ради благого дела – величайшей идеи братства в страдании, которое обрела Майра после всего, что ей пришлось пережить. То было сильное искушение.
Когда они вернулись, Карен уже была дома.
– Учились купать младенца, – объяснила она, – на резиновой кукле. Мужей сегодня было не так чтобы много. Это для тренировки. – Карен достала из хозяйственной сумки большую резиновую куклу. – Нам разрешили взять их домой. Она очень похожа на младенца, правда? Хоть и сделана из резины. Потрогай. На ощупь как настоящая кожа. Ты даже не представляешь, как страшно купать куклу, думая, что это живой младенец. Мама рассказывала, как однажды она уронила Майру в ванну, когда та была совсем крошка. Может, поэтому, говорит она, ты стала совершенно неуправляемой.
Карен болтала еще какое-то время, ни разу не спросив, где они с Майрой были, и не дав им обоим возможности и рта открыть. Барни подумал – похоже, она догадывается, что между ними что-то происходит, но не хочет вмешиваться и ничего не желает знать. Тут он заметил, что она прижимает к себе куклу так крепко, словно боится, что ее отберут. Она наклонила куклу назад – и один глаз у нее закрылся. А другой так и глядел перед собой.
6
Барни копался у себя в гараже – искал куски трубы, собираясь нарезать из них арматуру для новой скульптуры, которую он задумал, когда к их дому подкатила машина. Из нее вышли двое – и, решив, что пожаловал Радиационный контроль, он поднял дверь гаража. Но, когда те двое подошли ближе, он заметил у одного из них фотокамеру.
– Привет! Вы мистер Старк? – спросил один из них, тот, что без камеры. – Я Тай Уэстлейк, из «Ньюслайф», а это Бен Поттер. Нас прислали сделать репортаж о вас, ребята, на целый разворот с цветными снимками.
На мгновение Барни оторопел, но потом, глядя на них в упор, сказал:
– Нет уж, спасибо. Меня это не интересует.
– Обычно наш редактор пишет письма и все устраивает заранее, но я прямо из больницы. Дело не терпит, и наша редакция непременно свяжется с вами сегодня же. Нас направили сделать пару-тройку фоток и выяснить кое-какие подробности. Мы из чего угодно конфетку сделаем.
– Что значит – дело не терпит?
– Вы разве не в курсе? Макс Прагер скончался этим утром. А вы, как нам шепнули, пока живы-здоровы.
Эта весть сразила его наповал. Он вспомнил лицо Макса, его глаза, глядящие куда-то разочарованно и печально. Какое он имел право бросить друга умирать вот так? Какое имел право оставить его без прощения?
Тут Барни заметил, что парень с камерой его снимает.
– Что это вы делаете? Не нужно мне ваших репортажей.
– Ну-ну, мистер Старк. Это нам решать. Читатели вправе знать все, что касается этой аварии. Мой редактор видит чисто человеческую историю за сухими фактами из пресс-релизов Комиссии по атомной энергии. И нам хотелось бы услышать вашу точку зрения. Каково оно – подвергнуться радиоактивному заражению. Что на это сказала ваша жена. Как это отразилось на вашей жизни. Что делали ваши соседи, когда узнали, что вы разнесли радиоактивную пыль по всему…
– Проваливайте!
– Что?
– Я сказал – проваливайте, не то отведаете вот этой свинцовой трубы. И передайте своему дружку-приятелю, чтоб больше не фотографировал. Не то разобью ему камеру.
– Вы не понимаете, мистер Старк. Мы из «Ньюслайф». Здесь замешаны большие деньги.
– Вы стервятники. Вы же терзаете раны и высасывает кровь, лишь бы увеличить свой тираж, а на людей вам наплевать.
– Но общественность имеет право знать правду.
– Общественность имеет право пойти к чертям собачьим. Откуда вам знать, что такое правда? Забирайте свою правду вместе с деньгами и камерой и валите отсюда к дьяволу. Не видать вам репортажа как своих ушей.
– Как бы не так, – огрызнулся репортер, забыв про радушный тон и пятясь от грозного оружия Барни. – Я побеседовал кое с кем из ваших соседей. Так что материала на репортаж нам хватает вполне, а ваше согласие нам без надобности. Это ваше дело, но помешать людям знать правду вам не удастся. Нам всего лишь хотелось дать вам возможность высказать свое мнение.
Барни замахнулся трубой на фотографа, пытаясь выбить камеру у него из рук, но промахнулся и угодил в боковое окно машины, которое немедленно треснуло. Оба незваных гостя запрыгнули в машину с другой стороны, когда Барни замахнулся во второй раз и хватил трубой по дверце. Машина резко дала задний ход, и, когда Барни выскочил следом за нею на улицу, репортер открыл окно со своей стороны и выкрикнул:
– Слышь, козел безмозглый, я натравлю на тебя полицию.
Барни швырнул в него трубой. Она отскочила от капота – и репортеры рванули прочь.
Барни ликовал. Выплеснув злость наружу, он почувствовал облегчение, а думать о последствиях ему не хотелось. У него кружилась голова, дрожали колени, но он в первый раз за долгое время поймал себя на том, что начал посвистывать.
