– Я не хотел тебя обидеть, – продолжал Барни. Он достал бумажник, вытащил две двадцатидолларовые купюры и положил их на стол рядом с куклой-пупсом. – Это тебе за потраченное время.
Она в бешенстве бросилась на Барни, собираясь вцепиться в него своими ногтями. Он успел вовремя увернуться, понимая, что, если бы ее когтистые ногти впились ему в лицо, на нем не осталось бы живого места. Он захлопнул за собой дверь и кинулся вниз по лестнице в холл, чувствуя, как у него колотится сердце и стучит в висках. Но она распахнула дверь и, стоя голой в проеме, крикнула ему вслед:
– Чтоб глаза мои тебя больше не видели у Тони. Не то позову друзей, и они размозжат твою мерзкую рожу. Заруби себе на носу, мерзопакостная дешевка!
Забыв про лифт, Барни мчался вниз по лестнице, перепрыгивая через четыре ступеньки. У него лопалась голова, глаза резало от мелькавших впереди флуоресцентных огней. Он полушел-полубежал по практически пустынным улицам, сходившимся лучами к парку посреди площади Кадиллак. Его тошнило, и сквозь рвотные позывы пробивалась неотступная мысль: кругом грязь… кругом разврат… кругом зараза…
Барни брел мимо всклоченных, покосившихся деревьев, аккуратно подрезанных кустарников и обрамленных скамейками аллей, не обращая внимания на мигающие яркие цветные огоньки фонтана; он шел к выходу на трехъярусную подземную автостоянку, над которой разбили искусственный парк.
И тут он услышал. Едва различимый шепот в темноте на третьем ярусе. Он огляделся – никого… но чуть погодя, пока возился с ключами, пытаясь открыть дверцу машины, он услышал его снова – голос, раскатившийся эхом по подземному залу:
«Ищи Церковь!»
Конечно, это голос Майры. Барни сел за руль, силясь унять пальцами пульсирующую боль в висках. И тут опять, и опять: «Ищи Церковь!.. Ищи Церковь!.. Ищи Церковь!..»
Наконец боль утихла – Барни спешно вырулил на одну аппарель, потом на другую… третью… выскочил на улицу, ведущую через город к автостраде, поднажал на газ и помчал домой, включив на полную катушку радио, передававшее пронзительную музыку, лишь бы заглушить голос, если вдруг тот послышится снова.
5
Спустя несколько дней Карен поехала с матерью в Детройт на вечерние курсы Красного Креста для будущих родителей. По совету доктора Лероя она пробовала уговорить Барни записаться вместе с ней, но он отказался. Да и что он мог ей сказать сейчас, когда она помирилась с родителями? Последнее время она была такая счастливая и общительная, что совсем не походила на себя. Она всем сердцем верила, что у нее будет ребенок и что жизнь ее наладится, и это его раздражало, но разубеждать ее он не хотел. Пусть тешит себя призрачными надеждами.
Барни с Майрой пообедали раньше обычного, а потом расположились в гостиной, поглядывая друг на друга. Ее холодный апломб теперь почему-то действовал ему на нервы. Как и ее самодовольный вид – как будто она знала ответы на все вопросы. Вот бы лишить ее этой самоуверенности и посмотреть, каково оно – быть такой же ранимой, как он.
– Вечером мне нужно отъехать, – сказала Майра, – но мне бы не хотелось оставлять тебя в одиночестве.
– А я в одиночестве, даже когда рядом со мной люди. Поезжай. Я в порядке.
– Я думала захватить тебя с собой. И кое с кем познакомить.
– Ты же знаешь, я не люблю знакомиться с новыми людьми.
– Речь не о «людях». После того как я увидела твою скульптуру, мне сразу стало ясно – тебе просто необходимо познакомиться с братом Лукой. У тебя с ним много общего. Он художник, и в твоей работе есть нечто такое, что близко ему по духу, вот я и подумала – хорошо бы тебе с ним встретиться.
– Какой еще художник?
– То, чем он занимается, трудно описать словами. Но впечатление, которое я получила, осмотрев твою композицию, очень похоже на ощущение, которым я прониклась, когда видела его образы замученных душ в «Круге страданий». Две его картины из этого цикла сейчас представлены на Объединенной художественной выставке в Детройте. Так почему бы тебе не съездить со мной туда, в галерею, и не посмотреть его работы? Потом, если у тебя будет желание с ним познакомиться, мы сходим в Миссию. А нет, так я пойду одна. Только думаю, тебе это было бы полезно.
Барни не собирался ехать с ней, но его одолевало любопытство.
– Похоже, ты точно знаешь, что полезно, а что нет.
– Я нашла ответы лишь на некоторые вопросы, – заметила Майра.
– А много лет назад тебе казалось, что ты знаешь все-все.
Она посмотрела на него так, точно он ударил ее по лицу.
– Я имел в виду другое, – сказал Барни.
– Да нет, то самое.
– Ну, хорошо. Просто последнее время меня отчего-то бесят люди, которые думают, будто знают ответы на все вопросы и могут объяснить, что случилось с Карен и со мной с помощью слишком упрощенных религиозных теорий. Это все равно что глядеть на перекаченную надувную куклу на параде в День благодарения. Руки так и чешутся проткнуть ее и посмотреть, что там внутри, помимо горячего воздуха.
Майра рассмеялась, и это его разозлило: у нее вызывало смех все, что бы он ни сказал. Она была до того самонадеянна и так умела владеть собой, что позволяла себе не обращать внимания на его колкость. Она совсем не походила на Карен, которая всегда принимала чересчур уж близко к сердцу малейшее раздражение или насмешку в его голосе. Майра же была способна дозировать объем враждебности, а то и вовсе пропускать ее мимо ушей. Ему очень хотелось задеть ее за живое, но в ответ она, вероятно, только улыбнется и возьмет его за руку.
– Поедем со мной – полюбуешься на работы брата Луки.
– Ладно, – сдался он, – поехали!
В галерее Барни остановился напротив двух картин за подписью «Лука П.». Первая – на ней был изображен изломанный закат, оранжево-красные блики которого разбивались вдребезги и переходили в плоскости пейзажа внизу, словно проходя сквозь несколько слоев воды и воздуха, при том что солнце выглядело так, будто его расколол, а потом неловко склеил по зубчатым граням ребенок, – отвергала целостное, единое представление о природе. Он понял, что имел в виду художник, а Майра, должно быть, увидела, что он пытался сотворить нечто, подобное «Жертвам».
Вторая представляла собой автопортрет.
– Брат Лука, каким он видел себя до того, как стал одним из нас.
– А как он видит себя теперь, ты знаешь?
Майра на мгновение сжала губы, силясь сосредоточиться.
– Я хотела сказать, что таким он больше себя не пишет. На последнем автопортрете он выглядит по-другому.
– И ты приписываешь это Братству?
– Да.
Тем не менее человек на портрете вполне вписывался в пейзаж: та же техника изломанных поверхностей и расколотых плоскостей применительно к человеческому лицу производила жуткое впечатление. Рот был сомкнут, но и при том что он был изломан в трех местах, образуя три сходящиеся вместе линии, создавалось впечатление, что человек кричит через закрытый рот. То же самое с глазами и безжизненной рукой – кричало все.
