– Но мы собрались здесь не для того, чтобы обсуждать твои домыслы, кто в чем виноват, – заметил его тесть. – Мы собрались здесь для того, чтобы обсудить условия урегулирования спора.
– Ах, ну да, это же ваш конек, – сказал Барни, – но это имеет самое прямое отношение к делу, поскольку пункт о бремени вины теперь придется включить в соглашение. Видите ли, с вашей помощью мой разум уже поражен раком, но, вместо того, чтобы возненавидеть себя за то, что я сделал, мне удалось обратить свою ненависть в другую сторону, и теперь я ненавижу всех вас.
Среди собравшихся прошел ропот, и это подстегнуло Барни говорить быстрее: он боялся, как бы ему не заткнули рот.
– Почему же это вас так возмущает? Почему я не должен вас ненавидеть? Я говорю лишь о том, что пытаюсь освободиться от естественных вредных ощущений, вместо того чтобы обратить их во вред себе. Вы же не станете отрицать, что человек, который притворяется, будто всех любит и ни к кому не питает неприязни, отвергает естественное чувство ненависти, восходящее ко временам Каина и Авеля.
– Барни, это только усугубляет дело.
– Вот именно, любезный мой тестюшка. Ваши благодетели сначала собираются возлюбить весь мир, а потом начинают ненавидеть себя – да уж, крепкие ребята. А слабаки оказываются в психушках. Наши психологи не любят говорить о главной потребности человека – ненавидеть. А знаете, кто докопался до правды? Я думал об этом все время, пока работал над скульптурой под названием «Жертвы». И я вам скажу – кто. Те, кто нашел выход, страхующий от злокачественного чувства вины и кто способен избавиться от него раз и навсегда, – ненавистники. Они-то и унаследуют землю.
Кто-то встал, как будто собираясь ему возразить, и в зале вдруг стало тихо. Это был Энгстрем.
– Молодой человек, – сказал он, – вы больны. Эта ваша ненависть разодрала на части нашу нацию – нацию, построенную на принципах милосердия и любви…
– Боже мой, неужели вы забыли, – воскликнул Барни, – что эта нация была основана на ненависти к англичанам и краснокожим? Или, может, вы забыли, как мы вступили в союз с русскими и китайцами, помогавшими нам ненавидеть наших врагов по «оси»
[35] во времена Второй мировой войны? И как было здорово, когда мы раз и навсегда избавились от этой ненависти, превратив наших врагов в друзей и возненавидев наших союзников. А потом, само собой, мы начали ненавидеть кубинцев и вьетконговцев
[36] и северных вьетнамцев. Милосердие и любовь – чушь собачья!
Неужели вас никогда не удивляла эта причудливая смена друзей на врагов и врагов на друзей и эта странная двусмысленность в трактовке таких понятий, как любовь и ненависть? Разве вы не видите? Мы не испытываем ненависти к народам или нациям потому, что они олицетворяют зло. Мы называем и считаем их злом, потому что нам нужно кого-то ненавидеть. И вы поступили точно так же, когда назвали меня злом. Вы со своей компанией дали себе право ненавидеть меня – человека, ставшего жертвой вашей халатности.
У вас, дельцов, врожденное чутье к таким вещам, как и у политиков, которые знают – народные массы объединяет и смущает не любовь или секс, не сила или страх, а общий враг. «Группы, ненавидящие вместе, и держатся вместе». Хотя эти факты плохо вяжутся друг с другом, однако так оно и есть. Таким образом, вы выплеснули свою ненависть наружу. И теперь я ваш заклятый враг.
Барни стоял, раскачиваясь взад и вперед и глядя на собравшихся, – они сидели тише воды ниже травы, потрясенные нападками на своего руководителя, – но их лиц он не различал. Затем им овладело безнадежное ощущение слабости – он опустился на стул и закрыл глаза руками.
– Прошу прощения за моего клиента, – сказал Маршак. – Ему нехорошо.
– Не надо за меня извиняться, – пролепетал Барни, едва выдавливая из себя слова. – Ну их к черту.
На этом заседание закончилось – собравшиеся бесшумно ретировались.
3
Еще никогда Карен не видела Элджин таким прекрасным, как сейчас: дни стояли ясные, всюду кружила листва. Ей нравилось смотреть ранним утром в окно и наблюдать, как детвора идет в школу, а вечером возвращается домой, прижимая к себе газеты, чтобы передать их потом своим матерям. Она не помнила, чтобы когда-нибудь раньше была так счастлива, но радость ее всякий раз омрачалась, когда она вспоминала, каково сейчас Барни. Однако же мысли о том, что происходит у нее внутри, заставляли ее забыть про мимолетные угрызения совести.
Как-то вечером, в середине сентября, сидя с Майрой за кункеном
[37], Карен все никак не могла сосредоточиться на игре: она перебирала в голове различные сочетания имен, приходившие ей на ум. И вдруг, когда она начала комбинировать имена Джастин и Жюстина с фамилией Старк, она ощутила резкий толчок и удивленно вскрикнула.
– Что с тобой? – воскликнула Майра.
– Просто я почувствовала… ох! И вот опять!
Барни, находившийся в это время на кухне, прибежал с хлебным ножом в руке, словно собираясь дать отпор незваному гостю.
– Что случилось? Ты в порядке?
– Шевельнулось. Я как раз думала про имена Джастин и Жюстина… и тут вдруг шевельнулось.
Она заметила в его глазах недоверие.
– Что шевельнулось?
– Младенец. Я перебирала в уме имена.
– Тьфу ты, черт! – Он швырнул нож на пол. – Ты напугала меня своим криком. Ты ведь и раньше чувствовала, как он шевелится.
– Только не так, как сейчас. Вот, приложи руку…
– Нет уж, спасибо.
Барни рухнул на диван и прикрыл лицо рукой.
Карен злилась на себя за то, что попросила его разделить с ней свое необыкновенное ощущение. Она вспомнила, что Барни и знать ничего не хотел об этом, словно, закрывая глаза на растущего, шевелящегося младенца, он пытался вычеркнуть его из своей жизни.
– Я все забываю, ты ведь просил не говорить тебе об этом… Только держать это постоянно в голове нелегко…
Ей не хотелось плакать, но на глаза у нее навернулись слезы.
– Прости! – сказал Барни. – У меня опять голова раскалывается, черт бы ее побрал. Я не хотел тебя обидеть. С моей работой что-то происходит, а что – никак не пойму, и это меня беспокоит. Кажется, все закончено – ан нет, не тут-то было. Уже почти неделю спускаюсь в мастерскую, все смотрю – и ничего не понимаю.
– Почему бы тебе не показать нам? – полюбопытствовала Майра, явно стараясь отвлечь их от разговора о младенце.
– Только когда закончу, не раньше, – отрезал Барни.
