– Звали его Брат Уоллес, – меж тем продолжала она, – и он пригласил меня войти. Когда я рассказала ему о том, что со мной случилось, и о своих голосах, он сказал, что я могу пожить несколько дней в Миссии, а там будет видно, то ли я искала для себя. И оказалось – то, Барни. То самое. Эта церковь не походила ни на одну другую на всем белом свете. Они назывались «мучениками», и не только здесь, в Соединенных Штатах, но и в Братстве по всему белому свету, будучи частью друг друга в огромном страждущем мире. Среди нас есть братья из Хиросимы, один бывший астронавт, облучившийся в космосе, выжившие узники нацистских концлагерей и сотни других – умирающих от рака и прочих неизлечимых болезней, и все они творческие или общественно активные люди, провозгласившие себя сопереживателями своей муки. И если ты откроешь свое сердце, пока не поздно, ты сможешь стать одним из нас…
Такого он никак не ожидал. Напористость голоса и взгляда, превратившие ее в истую фанатичку, отпугнули его…
– Что до меня, то уже поздно, – слабым голосом проговорил Барни. – Я привык бороться с трудностями в одиночку. А меняться слишком поздно.
– И в этом твоя ошибка, Барни. Я сама была такая. И в минуту беспросветного одиночества почувствовала, как во мне зарождаются боль и страх, да, и в этом был свой смысл. Когда ты разделяешь и обретаешь что-то вместе с другими, это придает тебе невероятных сил и воодушевления. Я прошла через это, умерла от этого, а потом возродилась в обличье мученицы…
Слушая слова Майры о том, как ее посвятили в «мученические тайны», Барни чувствовал, как мало-помалу проникается ее настроением. Она была призывающей проповедницей, которая ищет, кого бы обратить в свою веру, и он готов был откликнуться на ее зов, но только отчасти. Она, верно, почувствовала, что ему хочется разом покончить со всем этим, и перешла на скороговорку, словно силясь пленить его своим истерическим голосом…
– Есть секреты, Барни, тайные пути, помогающие разуму совладать со страданием, сосредоточить боль в одной точке, собрать воедино весь свой опыт, а не растрачивать его впустую, и таким образом стать частью современного Мученического Духа. Неужели ты не видишь, Барни, что наша боль – это космическая боль? Мучения одного человека – твои, мои, Христовы – мучения каждой страждущей души, точно пульсирующий нерв, вступают в резонанс с другими нервами и передают боль всему вселенскому организму. Подобное деление озаряет тьму, и мы погружаемся во что-то более глубинное и чудесное, чем представляется одной паре одиноких глаз…
Барни встал и встряхнул головой, пытаясь ее очистить.
– Уже поздно. Я хочу спать.
– Неужели это для тебя ничего не значит?
– Значит, и хотелось бы услышать об этом побольше, – соврал он, – только не сейчас. Сперва надо обдумать то, что ты сказала.
– А мне еще много чего нужно тебе сказать.
– В другой раз.
Он не мог оттолкнуть ее вот так, сразу. Может, потому, что ему не хотелось ее огорчать? Или потому, что ему не хотелось снова ее потерять?
Майра медлила, словно боясь отвратить его от себя.
– Еще одно слово, Барни. На тот случай, если тебе все-таки представится случай, даже если ты не веришь. Миссия Братства мучеников находится в самом центре Детройта. Там есть удивительный брат, художник, – брат Лука. Если бы ты как-нибудь наведался к нему, он наверняка просветил бы тебя лучше моего. Я всего лишь новообращенная, Барни, но все равно понимаю, чему сродни твое отчаяние. Сама прошла через это. И точно знаю, это и есть ответ, который ищешь.
Майра замолчала – по крайней мере, стих ее голос, но Барни видел, как она вся дрожит, будто крепко сжимает что-то, отчего у нее подрагивает каждый мускул. Она искала его глаза, пытаясь прочесть в них отклик на свои слова, но он смотрел в сторону, и внутри у него тоже все тряслось: он впервые испугался ее силы.
2
Когда совет директоров созвал совещание, чтобы выработать новое предложение по миролюбивому урегулированию спора, Эд Маршак, адвокат Барни, хотел, чтобы на том совещании присутствовал и его подопечный. Сначала Барни пришел в ужас. Ему не хватало смелости предстать перед толпой враждебно настроенных чужаков, собравшихся в одном зале. Но Маршак убедил его, что ему не придется ничего говорить, а его личное присутствие может повлиять на кое-кого из членов совета.
Когда они ехали с Маршаком по территории, принадлежащей компании, Барни размышлял, как последние три года он проезжал здесь каждый день, не замечая, по правде говоря, ничего вокруг. Теперь же перед его затуманенным взором окружающая местность обретала глубину полотен Ван Гога: чисто выметенные улицы, пышущие зеленью лужайки, окруженные рельефными изгородями и охлаждающими прудами с фонтанами, выбрасывающими в небо дугообразные белопенные струи, обрамляющие здания из стекла и железобетона. А через мгновение картина уже больше напоминала фанерно-пластиковый архитектурный макет некоего города будущего – ничего реального или долговременного: тонкие деревца с поверхностными корнями и здания за целлофаново-зелеными кустарниками.
Здесь наживали и теряли целые состояния, люди трудились и творили, внося свой посильный вклад в экономику и общество, но теперь он видел, что они были всего лишь жалкими игрушками – фишками в великой игре большого бизнеса, «Монополии успеха», в которую в любое время может вмешаться чья-то громадная рука и смести все фигуры обратно в коробку.
В конференц-зале Барни, как ему показалось, заметил отца Карен (или, может, кого-то, похожего на него?) – он сидел в дальнем конце стола, рядом с вице-президентом Энгстремом и целой когортой прочих адвокатов. Перед началом совещания кто-то раздал распечатанный на ротапринте отчет Службы радиационного контроля касательно распространения радиоактивного заражения. На четвертой странице отчета помещался раздел «Ожидаемые последствия воздействия на персонал, не занятый в научных исследованиях». Строчки расплывались у Барни перед глазами, но Эд Маршак объяснил, что они по-прежнему стараются преуменьшить означенные последствия.
– Кажется, мы остановились на том месте, – громко проговорил он, обращаясь к собранию, – когда «Нэшнл-Моторс» изъявила желание перейти к практическому обсуждению. В настоящем отчете упоминается об имущественном ущербе и ожидаемых текущих физических последствиях аварии, произошедшей по халатности компании.
– В том-то все дело, – заметил чей-то незнакомый голос. (Это сказал явно не тесть, а разглядеть издали размытые лица собравшихся Барни не мог.) – Сейчас невозможно оценить будущие последствия, равно как и ущерб. К тому же нет явных доказательств…
– О, доказательства имеются, – вмешался Маршак, – и я уверен, когда суду будут предоставлены отчеты Службы радиационного контроля, мы сможем доказать, как далеко распространилась радиоактивная пыль, оказавшаяся и в доме мистера Старка.
Барни было трудно сосредоточиться на том, о чем они говорили. Струившийся в окна свет резал глаза – пришлось прикрыть их руками. Всем присутствующим, наверное, показалось, что он глубоко задумался. Эд Маршак был замечательным молодым адвокатом. Практичным, умным, энергичным. Он походил на бойца, и Барни им восхищался. Барни вскинул голову, когда какой-то представитель компании огласил самое последнее предложение по урегулированию спора. Сумма отступных увеличивалась вдвое: ему с Карен отписывалось по сто тысяч долларов каждому и столько же причиталось их будущему ребенку, если тот выживет. А если умрет, сумма урезалась в два раза. Барни рассмеялся, и все взоры обратились на него, но он снова прикрыл глаза руками.
