– Уж конечно…
Но в мыслях он тут же перенесся на несколько недель назад – по следам загрязнения, которые оставил за собой. И каждый из них теперь предстоит тщательно проверить. На миг ему стало забавно от мысли, что теперь он даже не может свести счеты с жизнью, – во всяком случае до тех пор, пока не отследит каждый свой шаг по земле и не заглянет в каждое встречное лицо. Все и вся, к чему он прикасался, должно быть обеззаражено точно так же, как нынче вечером был подвергнут этой процедуре он сам вместе с Карен. Тут уж было совсем не до смеха, и он догадывался: они, должно быть, сильно удивляются, над чем это он смеется.
2
Для Карен пять дней в больнице были сродни тюремному заточению без суда и следствия – кошмару, соучастницей которого она стала постольку, поскольку сблизилась с заразившим ее человеком, вследствие чего ее раздели донага и остригли. Впрочем, ее остригли не наголо, и оставшиеся пучки волос раздражали ее до того, что на третий день она схватила ножницы и коротко срезала их собственной рукой. Не меньше злило ее и то, что Барни сдуру уверял, будто так ей даже лучше. Потом она пожалела, что оболванила себя, и часами просиживала перед зеркалом, уставившись на чужачку, которой теперь сама себе казалась. Она никогда в жизни не носила коротких причесок, в отличие от Майры, частенько стригшейся коротко, отчего она даже чувствовала себя виноватой.
– Что с нами теперь будет? – наконец спросила его она.
– Завтра все закончится, – сказал он. – Мы поедем домой и решим, что делать дальше… начнем жить заново. Дома, наверно, полный бардак. Так что нам будет чем заняться.
– Ты знаешь, что я имею в виду! Не нужно относиться ко мне снисходительно. Что же теперь будет?
– Я говорю без всякого снисхождения. Ради бога, не обижайся.
Он бесил ее, говоря таким тоном, и хотя она понимала, что ему сейчас не легче, ничего не могла с собой поделать.
– Да, я обижаюсь. Все, что ты можешь, так это стоять рядом и ничего не делать.
– Чего же ты от меня хочешь?
– Ничего. Просто мне страшно. Чувствовать себя в полном порядке, здоровой и при этом знать, что с тобой все равно что-то не так. Внутри тебя… – Она не удержалась и расплакалась и, когда он обнял ее, прижалась к нему. – Теперь у нас ничего не будет в порядке, и здоровье тоже, так ведь? То есть последствия заражения нам еще аукнутся.
Прежде они об этом еще не говорили, и ей хотелось наконец поставить точки над «и», облечь мысли в словесную форму.
– Все зависит, – заметил он, избегая ее взгляда, – от того, какую дозу мы подхватили.
Она почувствовала, что он встревожен и пытается ее от чего-то оградить, и ей хотелось ему помочь, вот только она не знала как.
– У тебя же доза больше, чем у меня, так ведь?
Он кивнул, и она промолчала, не зная, стоит ли продолжать разговор. Незнание хуже знания, и тем не менее ей было страшно узнать правду. Будь она уверена, что он все знает, еще куда ни шло. Она не боялась бы заблуждаться, если бы рядом был кто-нибудь, кто четко видел бы опасность.
– Ты в курсе, какие могут быть последствия? – спросила она.
– Этого точно никто не знает. Но я читал кое-что про другие похожие аварии…
– Не рассказывай. Тем более если знаешь, что нас ждет.
– Мы будем под наблюдением. Будем сдавать анализы.
Она вздрогнула и тут же отшатнулась, едва он к ней прикоснулся.
– Прости, – сказал он, – я не хотел…
– Будет как после Хиросимы? Ожоги… и все такое прочее?
– Ничего подобного. Лучше не думай об этом.
– Я никак не могу забыть эти фотографии – японских женщин и детей с обожженными лицами и головами без… – Тут она вспомнила слова дозиметриста со счетчиком Гейгера. – Когда же у меня начнут выпадать волосы?
– Гэрсон говорит – где-то через месяц после заражения, а примерно через полгода они уже снова отрастают. Постарайся об этом не думать.
Она спрятала лицо в руках. Но плакать не собиралась. Зачем мучить его понапрасну – просто ей хотелось, чтобы он почувствовал ту же душевную боль, что и она. Все время, пока они лежали в больнице, ей не терпелось вернуться домой, и вот теперь, зная, что это случится завтра, она испугалась. Они столько раз ссорились из-за пустяков – еды, неправильно истолкованной интонации в голосе. Когда же мистер Гэрсон пришел, чтобы отвезти их домой, ей вдруг расхотелось возвращаться.
Гэрсон кивнул, как будто все знал загодя, и решительным, властным тоном заявил, что у них дома совершенно безопасно. Он заверил их, что показания счетчика Гейгера во всех углах и щелях отныне в норме – в пределах естественного радиационного фона.
– Как это? – спросила она.
– Даже не случись эта авария, – объяснил он, оглядываясь кругом, словно в поисках классной доски, чтобы начертить диаграмму, – показания счетчика Гейгера все равно не были бы нулевыми. Радиация вокруг нас существует всегда – отчасти в виде фонового излучения, а ее излишки попадают в атмосферу в форме осадков в процессе ядерных испытаний. Что же касается пыли, просочившейся из лаборатории с радиоактивными веществами, наши специалисты там все тщательно вычистили. Очистку произвели и у вас дома. Включая, кроме самого дома, мастерскую вашего мужа, гараж и примыкающий к улице земельный участок.
Он улыбнулся, будто гордясь тем, что самолично принимал участие в дезактивационных работах.
– Мы проверили и ваших соседей. И обнаружили радиоактивные следы на собаке мистера Петерсона – за пару домов от вас, – но, к счастью, совсем немного. Мистер Петерсон, правда, очень огорчился, поскольку его жена ожидает в октябре еще одного ребенка. У ближайших ваших соседей, Диллонов, побывавших у вас на пикнике в День независимости, тоже нашли следы – на термосе, который вы у них позаимствовали. О других же соседях можете не беспокоиться. У них, похоже, все чисто.
Карен зарделась от смущения при мысли о том, что теперь эти люди все знают про ее личную жизнь, что они рылись у нее дома, в шкафах, прикасались к ее вещам, письмам, белью и увидели, какая она нерадивая хозяйка. На мгновение она почувствовала себя совершенно голой – как тогда, в гараже, но живо выбросила все это из головы – как и в тот раз, подавила свое смущение и посмотрела Гэрсону прямо в глаза.
– Ладно, – твердо проговорила она. – Хватит об этом.
По дороге домой Барни спросил, уверены ли они, что никаких следов не осталось даже там, куда трудно добраться. Как они смогли все проверить?
– Вот так и смогли, – заверил его Гэрсон. – Проверили все до последней мелочи. Дом ваш, сами увидите, поделили на три секции и каждую методично обследовали, очистили и проверили заново. Люди работали со щетками и губками, и везде, где счетчик обнаруживал радиоактивность, они тщательно проходились этими самыми щетками и устраняли малейшие следы загрязнения. А работаем мы не только с трубками Гейгера – обычными счетчиками Гейгера-Мюллера, – но и с новенькими, более точными сцинтилляционными детекторами – это такие приборы радиационного контроля, – действующими на большие расстояния. Наша контора свое дело знает. Стандартная процедура. Многие из «наших» прошли службу в армии и стали первоклассными специалистами по дегазации, дезактивации и дезинфекции. Сам я служил во флотском дезактивационном пункте – обслуживал наши атомные установки за границей. Так что с утечками радиации мы боремся двадцать четыре часа в сутки где бы то ни было, в том числе дома. Таких контор, как наша, чтоб вы знали, по пальцам пересчитать. Радиационная лаборатория в Бостоне. «Чикаго-Ядерная» в Чикаго. А еще – на Южном и Западном побережьях.
