Старик Фитц в их роту больше не вернулся. Говорят, он стал инвалидом. Кто-то из роты видел его в санитарном поезде с ампутированной ногой. Другие говорили, что на полевой лазарет налетели русские штурмовики, и гауптман Фитц во время бомбежки лишился обеих рук. Что ж, ему повезло, он вернулся к своей семье непобежденным героем. Так однажды сказал Фриц, когда они, старики, собрались в штабной избе за очередной бутылкой русской кустарной водки.
– А кем вернемся на родину мы? – сказал он тогда.
С тех пор каждый из них постоянно задавал себе этот вопрос. Утешение было. И был один общий ответ, который пусть немного и немногих, но все же примирял с неизбежным, как теперь уже становилось совершенно очевидно, будущим, – если вернемся… Потому что возможность возвращения из этого ада живым, пусть даже с какой-то потерей, руки или ноги, казалась теперь едва достижимым счастьем. Удачей, которая улыбается не всем. Призрачной мечтой. Если Везувий проснется, а это вот-вот произойдет, то кто уцелеет в потоке раскаленной лавы?
В роту прибыл из резерва другой офицер. Его звали Зангером. Рихардом Зангером. В звании обер-лейтенанта. Прибыл он из Югославии или Италии. Служил при каком-то штабе. Видимо, на побегушках при большом начальнике. Может, даже при генерале. По всему видать, натерпелся в своей денщицкой должности. И теперь ему самому хотелось покомандовать и хотя бы чуточку почувствовать себя генералом. По всей вероятности, его и имел виду Дальке, когда разразился своей злобной тирадой в адрес всего германского офицерского корпуса. Однажды новый ротный явился на их опорный пункт и начал наводить свой порядок, придираться буквально ко всему. Всех подняли на ноги, в том числе и смену ефрейтора Дальке, только что вернувшуюся из ночного дежурства. Их построили на хуторе напротив штабной избы. Обер-лейтенант Зангер осматривал их с каким-то жестоким сладострастием. Как будто прибыл с Балкан специально для того, чтобы в один из дней выстроить третий взвод своей роты и напомнить его личному составу, что они солдаты армии, которая покорила всю Европу и которая теперь, под его, обер-лейтенанта Зангера, руководством, покорит Азию, снова отнимет у русских ту тысячу миль пространства, которое оставлено после побоища под Сталинградом, захватит кавказскую нефть и выйдет к Индии.
И вот они, будущие покорители Индии, стояли перед ним и по его требованию демонстрировали состояние своего оружия, наличие шанцевого инструмента, в том числе противогазов. Выворачивали карманы, в которых солдат Германского рейха, конечно же, не должен хранить ничего лишнего.
– Штабная прусская скотина, – шипел потом Дальке, когда ротный, вдоволь насладившись властью, данной ему уставом и фюрером, покинул расположение их опорного пункта. – Он только в задний проход не заглянул.
– А там у тебя все в порядке? – фыркнул Райгер.
– Тебя, Вилли, приставили к нам для чего? – мгновенно отреагировал первый номер Schpandeu. – Для того, чтобы читать нам заявления и сводки Министерства пропаганды и разъяснения к приказам главнокомандующего! Заботиться о том, чтобы мы, солдаты нашего фюрера, были морально здоровы и не заразились какой-нибудь болезнью вроде пацифизма. А нашу гонорею пусть лечит унтерартц Штольц! Тебе понятно!
Самый большой непорядок у них оказался в снаряжении. К примеру, противогазы со всех их содержимым, маской с гофрированным шлангом и фильтрами, то есть исправными, годными к применению по прямому назначению, оказались только у Мита и еще у троих солдат из весеннего пополнения. Даже у Вилли Райгера, при всей его приверженности нацизму и фанатичной верности Гитлеру, в гофрированной коробке вместо противогаза оказались три пачки сигарет «Юно», припрятанных им на черный день, два индивидуальных медицинских пакета и разная чепуха.
Обер-лейтенант Зангер уехал, пригрозив им, что, если к следующему построению во взводе не будет наведен порядок, то обер-фельдфебель Гейнце и унтер-офицер Бальк будут разжалованы в рядовые, а весь личный состав взвода в свободное от боевого дежурства время будет мостить дорогу от Малых Василей до Закут. Дорога среди этого океана непролазных болот – это, конечно же, большое благо. Но все на передовой знают, что сигареты в дождь или даже когда сутки-другие проторчишь в сыром окопе или блиндаже, сохранить сухими можно только в противогазной коробке. Она герметична. А сигареты на передовой порой важнее боеприпасов. Так что пошел он, прусская задница!..
Покончив с установкой пулемета на станок, они тут же принялись натягивать на колья парусиновые накидки. Небольшие по размеру, к тому же неудобной для такого сооружения треугольной формы, они были куда хуже красноармейских. Те и размером побольше, и формы правильной.
И Бальк, прикрепляя бечевкой конец накидки к стойке, подумал: хорошо, что спит Дальке, иначе бы обругал сейчас и Гитлера, и весь германский офицерский корпус за то, что сэкономили на парусине для солдат.
В следующее мгновение произошло то, что в корне изменило обстоятельства, в которые они попали, и заставило на некоторое время забыть первоначальный приказ, с которым они сюда прибыли.
За разливом на русском берегу послышался характерный хлопок, и тотчас в воздухе просвистела одинокая мина и с металлическим хряском разорвалась среди сосен. Мина упала метрах в ста от их окопа. В общем-то далеко. Даже примитивный полог, более или менее спасавший их от дождя, не содрогнулся. Но лица сидевших в окопе сразу побледнели.
– Они что, нашу косу пристреливают?
– Это их земля, – зло буркнул Дальке, – и они здесь делают то, что считают необходимым.
Минометный огонь, пожалуй, похуже снайперского. От снайпера можно укрыться в окопе. Не высовывайся, и все будет в порядке. Снайпера можно отпугнуть парочкой пулеметных очередей. А мина может запросто залететь в окоп, и пулеметный огонь минометчикам не помеха.
Глава восемнадцатая
Командир Третьего гвардейского батальона капитан Солодовников, оставшись без своих двух рот, выдернутых приказом по дивизии для выполнения специального задания командования, затосковал.
Девятая рота продолжала заниматься по расписанию. Утром на второй день после ухода Седьмой и Восьмой в батальон прибыло пополнение – двадцать шесть человек с лейтенантом.
После распределения вновь прибывших капитан Солодовников вернулся в штабную избу и предложил своему начштаба составить ему компанию.
– Нет, Андрей Ильич, я не пил на передовой, а здесь и подавно не буду, – отказал ему капитан Подосинников.
– Пить… Я и не собирался пить. – Солодовников неподвижно смотрел в угол, где громоздились какие-то штабные ящики, и все ему и здесь, в штабе, и на улице, и во всем расположении батальона показалось вдруг таким тоскливым, что он с размаху плеснул полстакана водки, выпил и, не закусывая, вышел на крыльцо. Уже с крыльца он крикнул капитану Подосинникову, что отбывает в штаб полка по срочному делу.
Капитан Подосинников хотел было уточнить, по какому делу, но постоял посреди комнаты, посмотрел в окно, где мелькали возле джипа водитель и комбат, и махнул рукой.
