– Что это было?
Ляля пришла в себя.
– Театр призраков. Я тебе о нем рассказывал.
– Ты был здесь раньше?
– Был. И не раз.
Ляля замедлила шаг и пробралась к нему под бок.
– Опиши мне его. Что ты чувствовал?
Задумался, взглянул на небо. Она последовала его взгляду.
– Бессмертие. В этом театре я купил билет на вечную жизнь. И не смотри на меня, как на умалишенного.
– Я и не думала.
– Что останется после меня. Пыль? Гроб деревянный и музыка, от которой окружающим захочется последовать за мной. Смерть не может быть последним этапом. Той завершающей ступенью, после которой идет обрыв. Я отказываюсь в это верить. Мне больно оттого, что я ничего не могу забрать с собой. Картины… Все, что у меня есть. И ты. «Кожа не холст». Даже картин у меня нет. Только ты.
Он выглядел встревоженным.
– Любой художник, поэт, музыкант. Любой из них оставит после себя свое творение. Свое нелюбимое, но признанное дитя. И этот шедевр обречет его на вечную жизнь. Он будет на слуху, даже когда от него останется пепел. Он и дальше будет жить. Только форма существования будет другой. Если мы их не видим, это не значит, что их нет.
– Я после себя ничего не оставлю, кроме той внутренней красоты, что переполняет меня, когда я рисую. Но эти мои ощущения нельзя увековечить в подрамнике. Да, эти люди рисуют за мной. Перерисовывают мои обнаженные живые работы. Но у них они получаются мертвыми, без души. Фальшивки. К тому же, подписаны чужим именем. А может, подделка – это я? Ну, подумай сама, что после меня останется? Только слух. Может, я был, а возможно, меня придумали. Вот и все мое искусство.
Ляля всю дорогу молчала. И только иногда кивала головой.
– Театр… А, о чем это я? Накипело, прости. Я однажды сходил на одну постановку, она была совершенной. Игра актеров. Они этой ролью не жили. Умирали. Перерождались в новую сущность, говорили не своим голосом. Они полностью пробирались в тела своих героев. Вокруг было шумно, весь зал был забит. И мне так захотелось встать со своего места и выйти к ним на сцену. Постоять возле них, стать призраком, чтобы они меня не видели. Не слышали моих тихих шагов. Не ощущали на себе моего присутствия. Восхищения. Моей любви. Чтобы я растворился и теплым порывом ветра рассеялся среди них. Я хотел притронуться к каждому. Будто к чему-то безупречному. Без изъянов и пятен. Абсолютная красота.
Они подошли к арке. Ледяной дождь моросил.
– В моем понимании, быть бессмертным – это приблизиться как можно ближе к прекрасному. Услышать его дыхание, прочувствовать трепет. Даже когда меня отделяет миллиметр от этого образца, я могу в него войти. И вдохнуть его запах. Я обрел бессмертие при жизни, а это удавалось немногим.
* * *
1.
«Здравствуй.
Я чувствую, что силы меня покидают. Из семи миллиардов человек на Земле у меня есть только ты. И тебя у меня нет. Я слабну с каждым днем все больше. Последних два месяца я, как безногий, прикован к кровати. Встаю, чтобы выпить воды и поесть. Последних два дня я не встаю. Я бы даже закурил в постели, но вспомнил, что не курю. Не пишу, мне не о чем больше мечтать. Это тот ад, куда ты меня посылала. Быть замкнутым в собственных страхах настолько, что тело начинает отказывать. Меня по-прежнему издают, а читают тебя. И ее…
Мне страшно оттого, что ты ни один мой конверт не вскрыла. За все это время. Я тебе много писал. Когда плохо и когда хорошо, даже в постели с другой женщиной я писал о тебе. Наверное, я могу быть откровенным с тобой, если ты этого никогда не узнаешь. Я бы умер за тебя и желал, чтобы тебе прибавились мои оставшиеся годы. Я бы пожертвовал своей правой рукой, чтобы прикоснуться к твоему лицу левой. Это слова. Буквы. Запятые. Я бы погубил в себе возможность писать. Свой единственный дар, который не позволяет видеть в себе то чудовище. Кем я был, кем я стал. Главное, чтобы люди восхищались. Через буквы не видит никто, насколько писатель уродлив. Я и так погубил свой талант. Но отдал его даром.
Ляля, журавль мой. Ты ведь даже не знаешь, на что способен человек, когда он влюблен. Ты никогда не любила? Позволь, я хоть сейчас об этом скажу, и больше ни слова, ни писем, ни букв. Я готов застрелить в упор, глядя в глаза, того человека, что посмел тебе боль причинить. Ты для меня святее иконы. Женское подобие Бога. Идеал. И прежде, чем коснуться рукой, нужно снять лезвием кожу на пальцах. Для того, чтобы не оставить на твоем бархатном теле своих отпечатков.
Мне терять больше нечего. Все, что было, я потерял. И то, что у меня не было. А за тебя я готов пойти на убийство. На самый страшный грех, но на счету моем есть и страшнее, ты знаешь. Я никогда не держал оружие в руках. Ты только скажи, и я возьму. Прикажи, чтобы убил себя. Я застрелюсь.
Март».
Он нервно смотрел на часы и на дверь входную. Он кого-то ждал.
– У нас будут гости?
– Да.
– И кто на этот раз твоя переменная муза?
Он был обеспокоен.
– Ляля, послушай, я…
– Нет, это ты послушай теперь.
(оборвала его).
– Я долго в себе это носила… Что в них есть такого, чего нет во мне? Глаза у меня не такие? Губы, рот. Или волосы? А может, во мне недостаточно красоты? Что во мне не так, что ты размениваешь каждый раз меня на другую. Типажные. Рыжие, черные, светлые. Может, побрить голову налысо, чтобы хоть как-то почувствовать себя особенной. Сравниваешь. Выбираешь между ними, оцениваешь, а потом идешь ко мне, чтобы я приняла твою сперму.
Ляля закричала во все горло:
– Я тебя презираю. И все твое чертово искусство!
Он не слышал ее крик, но она надеялась, что он хотя бы почувствует. Все то, что она сейчас в себе подавила. Ляля не проронила ни единого слова, ни звука.
Взяла с вешалки пальто и открыла дверь.
«Ничего, остынет и вернется», – прозвучало в его голове.
2.
Ляля постучалась, наверное, для того, чтобы ее услышали. Что она вернулась домой. Она больше не надеялась, что снаружи откроют, обнимут и отведут ее в дом. Достала связку ключей. Дверь заскрипела. Запах. Снова этот навязчивый запах. Это был не парфюм. И не запах сырых потолков. У стен тоже он есть. Только это был запах другой – человека.
– Я вернулась.
Она стояла на пороге, не осмелившись внутрь войти. У двери лежал один конверт, она подняла. Разорвала его и достала письмо. Впервые за все это время она взяла его в руки. Прочла…
– Здравствуй.
Она приложила свои ладони к стене у портрета. Руки ощутили теплую вибрацию. Какой-то легкий толчок, что-то пульсировало там. Что-то живое. Осязаемое. Ощутимое. Невидимое глазу, но передаваемое через всю кожу до кончиков ногтей.
