– Тяжелая девочка выросла, – продолжал тем временем Генрих Петрович. – Она врала, как дышала, и ее ложь всегда выглядела убедительно. Но я ее часто на нестыковках ловил. Припру Файку к стенке, а та плакать начинает: «Мамочка, брось дядю Гену, он меня ненавидит». Из трех школ ее за мелкое воровство выперли – гадкая девчонка во время урока отпрашивалась в туалет, а сама шла в гардероб и шарила по карманам пальто и курток детей. В результате мы отдали ее в медучилище, и она его закончила. Потом Леся попросила одного из прихожан церкви, куда сама каждое воскресенье ходила, с трудоустройством дочки помочь. Файка стала в хорошей клинике служить. Жена радовалась: обожаемая доченька образумилась. Она всегда гадючку оправдывала, коршуном на ее защиту бросалась. В последнее время только и говорила: «Это влияние Гули. Хоть бы Ниязова уехала куда подальше!»
Я подпрыгнула на стуле.
– Гульнара Ниязова? Фаина ее с детства знала?
– Ну, почти, – пробормотал Генрих. – Когда мы познакомились, Олеся ушла из детдома, там работа была костоломная, домой за полночь приходила, а ей хотелось с Фаиной побольше быть. Супруга нанялась в детсад воспитательницей, да так и осталась там. Через несколько лет садик закрыли, и на какое-то время Леся осталась без службы. Потом устроилась домработницей к Гульнаре. Той тогда было… ох, не скажу, сколько лет… старше Файки… лет на пять-шесть, может. Я мало о ней знаю. Жена говорила, что девица работает на какого-то хозяина, живет хорошо, потому что, похоже, спит с начальником. Один раз Олеся Файку с собой прихватила, чтобы та помогла ей окна помыть, и с тех пор девчонка, она тогда классе в восьмом училась, стала у Ниязовой пропадать. Гульнара вещи свои ей отдавала, косметику.
Генрих Петрович тяжело вздохнул и продолжил:
– Супруге очень не нравилось, что Ниязова девочку с пути сбивает. Помню, как-то Файка, уже тогда студентка медучилища, заявила: «Надо искать богатого мужика, родить ему ребенка, получать алименты и жить на большие деньги спокойно». Мать, как этот план услышала, за сердце схватилась. «Фаечка, не слушай Гульнару, она плохая женщина. Получи специальность, работай честно, выходи замуж». А доченька в ответ: «Хочу жить, как она! Ты видела, какая у Гули квартира? А одежда? Теперь посмотри, как мы живем. Что лучше, – вставать в пять утра, трястись в маршрутке на работу, за которую платят рваный рубль, или, в полдень кофейку с пирожным попив, покатить на своей машине в магазин и скупить там все шмотки? Мне больше нравится второе». Как вам такое, а?
Посчитав вопрос риторическим, я не стала ничего говорить. А рассказчик, кажется, и не ждал ответа. Помолчав пару секунд, он заговорил снова:
– После окончания училища Фаину в больницу пристроили, да балбеска там едва ли месяц продержалась, быстро уволилась. Что делала – мы не знали. Спала до часу дня, потом к вечеру наряжалась и уходила. Возвращалась под утро, и от нее всегда пахло алкоголем. Одно время воровала деньги у матери. У меня тоже. Потом перестала. Роскошно оделась, понавесила на себя цацки разные. Я живо понял: проституткой стала. Леся же верила лгунье, которая пела матери: «Я менеджер в ночном клубе». Потом – бах, она беременна. Мне так хотелось мерзоту придушить! Все думал: разве приличные люди родного ребенка в приют отдадут? У девки мать точно шалавой была, а отец наркоманом, вот гены и ожили, скоро Файка колоться затеет.
– У младенца могли погибнуть все родные, – возразила я, – например, в автомобильной аварии. Я знаю семью, которая усыновила нескольких малышей, совершенно не зная, кто их кровные папа с мамой, и ни на секунду не пожалела об этом. У моих знакомых выросли прекрасные, умные, талантливые дети.
– Может, кому-то и повезло, – продолжал горячиться Каравайкин, – но не Олесе. Из ее приемыша получился монстр. То, что «менеджер ночного клуба» пузом обзавелась, мы сообразили не сразу. А когда скумекали, что к чему, жена заплакала: «Доченька, что ты наделала? Знаешь, как трудно ребеночка одной поднимать? Мы, конечно, поможем, но замуж-то с чадом на руках сложно выйти». Файка нос задрала: «Ничего мне от вас не надо. Отец моего бэбика со своей женой разведется и на мне женится». Бедная Леська чуть не умерла. «Ты разбила чужую семью? Это страшный грех!» А чертово отродье на воспитавшую ее женщину накинулось: «Заткнись! Имею право жить как хочу. А ты молчи!» Супруга меня всегда просила в ее свары с дочерью не вступать, и я молчал. А тут не выдержал, объяснил мерзавке, на что она право имеет: быть бесконечно благодарной матери и ботинки ей чистить. Скандал тогда знатный вышел.
Генрих Петрович сделал для меня новые бутерброды – они мне понравились, я быстро все проглотила. Рассказ свой он не прерывал.
– И что интересно! Через пару дней Файка хамить перестала. Следующие месяцы дома сидела тихая. Деньги у нас не тырила, один раз вежливо попросила: «Мамочка, дай мне рублики на УЗИ». Я, когда просьбу услышал, хотел у девицы спросить: «Что, не вышел фокус? Послал тебя женатый любовничек в обход по болотам? Зря надеялась, не разрушил мужик семью». Прямо рот уже открыл, но увидел глаза жены и сдержался. Потом тихонько шепнул: «Ни копейки ей в руки не давай. Мерзавка к доктору не пойдет, профукает бабки. Езжайте в клинику вместе, сама оплати обследование». Леся так и поступила. Фаинка сначала злилась, не хотела с ней ехать, но потом поняла, что наличку не получит, и смирилась.
Каравайкин пододвинул мне тарелку с канапе.
– Вернулась жена в истерике. Выяснилось, что у Фаины должен родиться мальчик, но у него серьезная патология в позвоночнике, ребенок вряд ли сможет ходить. Короче, врачи настоятельно рекомендуют прервать беременность. Олеся в кровать свалилась, ей мысль об аборте была невыносима. Но нельзя же малыша на муки обрекать… Я представил, каково сейчас жене, сел рядом и начал объяснять: «Конечно, Господь против убийства. Но ты с батюшкой посоветуйся. Уверен, отец Александр скажет, что это не грех, а вынужденная мера». Пою жаворонком, супруга рыдает, и вдруг голос Фаи, веселый такой: «Вы почему без меня решаете? Я рожать буду». Леся бросилась дочь обнимать, целовать…
Генрих махнул рукой.
– Я-то сразу смекнул: не к добру Файкино желание, не тот она экземпляр, чтобы ребенка-инвалида на горбу тащить, какую-то мерзость придумала.
Каравайкин нахмурился и замолчал.
– Мальчик появился на свет? – осторожно осведомилась я.
Собеседник кивнул.
– Не совсем здоровый? – продолжала я.
Снова утвердительный жест.
– Где сейчас Антон? – не успокаивалась я.
Хозяин покраснел.
– Вы не поверите… Нормальному человеку в голову не придет такое сделать. Она его продала!
– Продала? – усомнилась я. – За деньги?
– Нет, е-мое, конфетами с ней расплатились… – вспыхнул владелец фабрики варенья. – Простите за грубость.
Я молча ждала продолжения рассказа. И оно последовало.
– Подробностей я не знаю. Файка после родов пару недель дома на диване валялась, спала да ела. Малыша не кормила, не занималась им. Младенец кричит, а родная мать пальцем не пошевелит. За Антоном новоявленная бабушка ухаживала, и днем постоянно с внуком, и ночью около него. Жене эти хлопоты в радость были, она детей обожала, а мне внапряг. Квартира маленькая, от писка деться некуда. Леська к кроватке бежит, а я просыпаюсь. Надоело мне это в конце концов, я сказал Фаине: «Слышь, молодая мать, хватит балду гонять. Или сыном занимайся, или на работу выходи, или по хозяйству крутись». На следующий день шалава малыша одела, в коляску положила, гулять с ним отправилась. То-то я удивился! Часа через два ей домой вернуться следовало, ребенка же регулярно кормить надо, а все нет и нет мерзавки. Олеся на стену лезет, рыдает, в милицию меня гонит. Да я не пошел. Понимал: пакостница что-то придумала, неспроста с Антоном на улицу подалась. В районе полуночи девчонка вернулась – пьяная в хлам. Ребенка и коляски нет, морда в синяках. Леся к ней бросилась: «Доченька, на тебя напали?» Фаина захохотала.
