– Вы, чертовы ублюдки! – услышала она стенания матери. – Риз пользовался этим полотенцем, вы же знаете. Это было его любимое! Оно по-прежнему пахнет им, ради бога, это его запах, ты, ублюдок, оставь мне его запах!
Отец со вздохом произнес:
– Нет. Я не хочу, чтобы здесь был этот запах, потому что оно пахнет плесенью. Как и все остальное в этой сумке. Этот запах распространится повсюду, пока тут стоят эти мешки, полные старых полотенец. Они будут захламлять дом. Вики и ее девочки собираются уезжать отсюда, потому что здесь уже невозможно жить. Ты понимаешь?
– Прекратите мне угрожать!
– Колин не угрожает тебе, дорогая, – успокаивала Вики. – Мы просто хотим быть абсолютно честными с тобой. И это правда. Если мы не покончим с этим беспорядком или, по крайней мере, хотя бы не отсортируем часть вещей, то на самом деле… – Она умолкла. – Мы не спекулируем, ты не думай. Но это очень важно. Невероятно важно. Мы ковыряемся тут, – она сверилась с наручными часами, – почти два часа, дорогая, и всего-то собрали только крошечную сумочку. Мы должны работать побыстрее, Лорри. Гораздо быстрее.
Лорелея сползла по стене и закрыла ладонями глаза.
– Забери это гребаное полотенце, – тихо произнесла она. – Просто забери. И вырви мое чертово сердце из моей гребаной груди, раз уж тебе так хочется.
Бет тихо вдохнула и замерла в ожидании.
– Хорошая девочка, – сказала Вики и опустилась перед Лорри на колени. Потом обняла ее. – Хорошая девочка. – Потом она отстранилась от Лорри, аккуратно сложила полотенце и поместила его в мешок для мусора. – А теперь, как насчет этого старого чайника?
Бет смутно вспомнила, что они пользовались им в далеком детстве. Однажды утром он задымился, припомнила она, и начал издавать зловещие звуки. Папа отключил электричество, выдернул чайник из сети и, если ей не изменяла память, выбросил его в мусорный мешок. Но он опять очутился здесь, как и ее пододеяльник, воскрес из пепла, словно птица феникс.
Лорри посмотрела на Колина грустными глазами, а потом бросила потухший взгляд на почерневший чайник.
– Но, дорогой, – сказала она мягким голосом – так она говорила всегда, когда они были детьми. – Ты не помнишь, что произошло в тот день? Когда этот чайник чуть не взорвался? А? Это был первый рождественский утренник близнецов. Шел снег. И они были так очаровательны, оба в костюмах ангелочков с серебряными крылышками, а вокруг их головок светились нимбы. Неужели ты не помнишь? И все о них говорили, когда они вышли вместе на сцену, потому что у них были такие светленькие волосики? Ну, вспомнил? Такие очаровательные. Я имею в виду, что они на самом деле выглядели как настоящие ангелы. На самом деле, на самом деле.
Лорелея расплакалась. Вики снова взяла ее за руки, а Колин сказал:
– Да, дорогая, это правда. И я их тогда сфотографировал. У нас прекрасные большие цветные фотографии, которые мы можем рассматривать хоть каждый день, если захотим. Мы можем повесить их на стены. Необязательно хранить старые взорвавшиеся чайники как напоминание о том дне.
Лорелея засопела и приподняла голову из объятий Вики.
– Фотографии – это фальшь, дорогой. Ты же знаешь, что они одномерные. Они только рассказывают об одном конкретном моменте из целой бесконечной череды моментов, они не скажут тебе о взорвавшемся чайнике или о том, что тогда шел снег. Мне нужно больше, чем фотографии. Намного больше. Разве ты не понимаешь? – Она посмотрела на них покрасневшими заплаканными глазами. А потом она увидела Бет, стоявшую в дверях, протянула к ней руки и произнесла:
– Смотри, милая, смотри, что они делают. И эти люди говорят, что любят меня. Они убивают меня, Бетти, просто убивают меня. Разве ты не можешь заставить их прекратить это?
От ее слов Бет напряглась. Это произошло. Это наконец произошло. Признание, что этот дом поражен раковой опухолью, что раковые клетки расползлись повсюду. Перевязку сняли, и рубцы вновь начали кровоточить. Она вздрогнула. Она не хотела видеть все это. Она не хотела быть частью этого, не хотела быть свидетелем. Но рано или поздно все это должно было случиться. Бет заставила себя улыбнуться, пожала плечами и сказала:
– Я просто заскочила домой за курткой. Я… эээ… – Потом она повернулась, надеясь, что Лорри не успеет сказать что-то, что могло бы затащить ее в эту кровоточащую зияющую рану.
Она бежала по дому в одних носках и смотрела на все так, словно ей только что открыли глаза. Бет казалось, что вещи с угрозами преследуют ее. Как она не замечала всего этого прежде? Всей этой грязи? Кипы детских рисунков на кухне, забрызганные жиром и грязью, неряшливо прикрепленные к стенам пожелтевшим старым скотчем. Горы пакетов для мусора, покрытых пылью, груды старого тряпья, жестянки, на которых застыла какая-то вековая жидкость. Она бросилась вверх по лестнице мимо вороха грязных кроссовок, бог знает чьих, каких-то кружек и тарелок, обросших грязью неясного происхождения, кучи документов и потрепанных невзрачных журналов. И книг. Балансируя между стопками книг, Бет остановила взгляд на одной из них. Книга была примерно семидесятых годов и называлась «Лучшее Клиффорда Саймака» с изображением фантастического космического корабля на обложке. Кто такой этот Клиффорд Саймак? И кто из членов их семьи когда-либо увлекался научной фантастикой? Никто. Так почему же он здесь? Откуда взялась эта книга? А каким образом ее старый пододеяльник снова оказался в доме?
Бет швырнула книжку в потрепанной обложке и побежала в свою комнату. Только сейчас, возможно, это случилось, впервые она заметила, что для того, чтобы добраться до своей комнаты, ей приходилось несколько раз проходить бочком, чтобы перешагнуть через груды мешков и ящиков, которые завалили коридор.
Когда же это случилось? Она почему-то думала, что это началось недавно. Потом она распахнула дверь спальни – но даже это движение давалось с трудом, поскольку дверь невозможно было открыть на девяносто градусов из-за вещей ее матери, упаковочных коробок, пакетов розового цвета – и поскорее захлопнула ее. Бет испытала чувство облегчения от того, что ей не пришлось заходить в комнату своей безумной матери, но, когда она окинула взглядом свою комнату, она увидела всю правду о себе. Одежда была свалена в кучу или висела где попало. Тридцать различных упаковок с тушью валялись на туалетном столике. Обувь кое-как была сложена в старых картонных коробках. В комнате не было ничего хорошего. Ничего симпатичного. Никакого порядка, только сплошной бардак.
Она подумала о своем столе на работе, тигровой орхидее в блестящем черном горшке, о солнце, пробивающемся сквозь чистые окна и освещающем темную мебель без малейшего намека на пыль, своих пальцах с идеально подстриженными ногтями, лежащих на клавишах новенькой клавиатуры, о волосах, кокетливо рассыпанных по плечам, о людях, которых она одаривала мимолетной искрящейся улыбкой… Эти люди не один раз за день проходили через ее кабинет и считали ее эффектной и уверенной в себе женщиной. Что бы они подумали, если бы увидели сейчас все это? Кем бы стали ее считать?
Снизу послышались вопли матери: она рыдала оттого, что Вики и Колин хотели выбросить разбитый горшок. Бет легла на кровать. Она только сейчас осознала, что не меняла постельное белье почти два месяца, и посмотрела на потолок. Она вздохнула, увидев, как с карнизов свисает паутина, и подумала о шкафе, забитом новыми тряпками и щетками для смахивания пыли, подумала про пылесос и швабры, хранящиеся под лестницей, которые грохались на пол каждый раз, когда кто-то касался перил. А потом ее внимание переключилось на Билла и Мэг в их средиземноморской идиллии, и на этот раз она не испытала ни малейшего удовольствия от образа Мэг в старомодном купальнике шестнадцатого размера.
