Во время беседы Минько безуспешно пытался донести до своего собеседника все прелести социалистического устройства жизни. Нафар слушал молча, внимательно изучая своего гостя лукаво прищуренными глазами.
– Тебе, – стараясь быть как можно убедительнее, говорил Минько, – НДПА обещает…
– Может, то, что они обещают, когда-нибудь и будет, но вот что скажу тебе я, – перебил его Назим. – Раньше я был нафар («нафар» – слуга. – Прим Л. К.). Теперь стал саибом («саиб» – господин. – Прим Л. К.) Теперь я командир. Раньше я калоши мыл своему хозяину, теперь мои люди моют калоши мне. А твоя власть хочет все это у меня забрать и снова сделать нафаром. Так что же в этом хорошего?
– Перед подобными доводами рассыпались любые аргументы. Такая философия была достаточно широко распространена среди душманов. Из числа главарей средних бандформирований, численностью от тридцати до пятидесяти человек, основное большинство составляли далекие от межпартийных и религиозных проблем дехкане, выплывшие на волнах того непростого времени в «саибы». Главный стимул – «Я был «никем», а стал «всем». За то и сражались.
Договоренности с Назимом так и не добились, хотя он некоторое время и соблюдал нейтралитет. Затем, руководствуясь какими-то одному ему известными выгодами, вновь ступил на тропу войны с пришлыми шурави. Но потом снова начал переговоры. Дальнейшая его судьба сложилась трагически. Его убили соратники, которым заплатили те, в чьи интересы не входило примирение Назима с новой властью. Однако некоторые из его людей перешли в правительственный лагерь и стали сотрудниками ХАДа.
Надо сказать, что подобные перевоплощения зачастую были весьма недолговечны. После двух-трех боевых операций новоявленные защитники народной власти давали стрекача. Судя по всему, они надеялись просто отсидеться в теплых кабинетах и имели довольно смутное представление о своем новом поприще. Воевать непонятно за что против единоверцев в их планы явно не входило, и при первой возможности они давали деру обратно в душманы. Там хоть мотивировка была понятнее – священная война против неверных для мусульманской души поистине благородное дело. Да и финансовая составляющая была значительно привлекательнее.
Подполковник Павлов пробыл в Афганистане недолго. Спустя несколько месяцев он уехал в Союз. До приезда нового зонального руководителя подполковника Картунова его обязанности долгое время исполнял капитан Минько, по поводу чего партийный советник первого секретаря НДПА не раз выказывал нескрываемое раздражение. Не капитанское, мол, это дело таким важным чиновникам задачи нарезать. Но сделать ничего не мог. Все его кляузы и письменные сетования на имя высшего руководства если и находили понимание и отклик в душах вышестоящих чиновников, но никаких конкретных резолюций и действий за собой не влекли.
Однако и после приезда нового зонального руководителя дел у молодого капитана меньше не стало. Он единственный владел языком, что значительно облегчало решение многих вопросов. Афганцам всегда льстило то, что человек ярко выраженной славянской внешности свободно объяснялся с ними на их родном языке. Это подкупало и благоприятно сказывалось на общении. Как-то раз один хадовец в порыве откровения сказал Минько:
– Рафик Иван, афганец горд и самолюбив. Он говорит одно, думает другое, а делает третье. Он будет улыбаться тебе во весь рот, подобострастно кивать, поддакивать, но при первой же возможности бросит в спину камень. Но если он почувствует по-настоящему доброе и искреннее к себе отношение – он твой.
Эта фраза стала для молодого капитана тем ключевым постулатом, которым он постоянно руководствовался в своей работе.
Работы же было непочатый край. На новом поприще его ждали и трудности, и подводные камни, и скрытые от постороннего глаза течения.
Сотрудники ХАДа, которым советские специалисты помогали наладить работу, делились в основной своей массе на приверженцев партии «парчан» и «хальк», от чего их называли «халькистами» и «парчанистами». Между этими направлениями постоянно возникали довольно жесткие трения, несмотря на то что цель у них была одна – построение социализма. Зато пути ее достижения разнились. Одни предлагали национализацию земли, другие отвергали. К слову, наших партийных советников ненационализированная земля очень возмущала. Они абсолютно не имели представления ни о национальных особенностях местного населения, ни о специфике местного сельского хозяйства. Зато с завидным упрямством (эту бы энергию да в нужное русло!) пытались близкий и понятный научный коммунизм в точности перенести на абсолютно непригодную для него землю. Давай национализацию! Давай колхозы! Долой влияние мулл на людские умы! Религия – опиум народа! Какие, скажите, колхозы, когда война кругом?! Но им война не помеха, раз классики сказали: «Надо!» – значит, надо! На то они и классики. Им виднее. То, что классики это говорили довольно давно и о европейских странах, во внимание не бралось. А как дехканам без муллы жить, когда у них весь мировой порядок на нем держится? Вместо того чтобы кричать «Ату, их!», наладили бы обоюдовыгодное сотрудничество. Да куда там! В научном коммунизме про муллу ничего не сказано. Значит, мулла враг, и точка. Эта твердолобая настырность сыграла определенную роль в печальных итогах афганской кампании. Но вернемся к идеологическим разногласиям внутри НДПА.
Помимо идеологической составляющей в этом противостоянии имелась и вполне земная причина. Убиенный Амин был «халькистом» и пуштуном. Естественно, что во власть он привлекал в основном своих сородичей и политических единомышленников, что вызывало огромное недовольство многочисленных народностей, обойденных вниманием и отлученных от «кормушки». Кармаль, будучи таджиком и «парчанистом», естественно, стал подчищать «халькистов» и освобождать места для своих сподвижников. Что вызвало уже протест среди отстраненных и отлученных от власти. К подобным моментам афганцы относились очень ревностно. «Это на боевую операцию пусть Махмуд идет, а в начальники только меня!» К власти восточный человек относится с особым пиететом, а к себе во власти и того серьезнее.
– Афганцы очень ревностно относились к успехам друг друга. Лавировать между запутанными межличностными отношениями было очень трудно. В работе с афганскими коллегами нам постоянно приходилось учитывать столь деликатную национальную особенность и вовремя сглаживать возникающие трения, не допуская возникновения серьезных конфликтов.
Административная власть Кундуза – тема отдельная. Испокон веков самым главным администратором для мусульман был Аллах, устами и глазами которого стали муллы. Именно они и регулировали сложные хитросплетенные устои правоверной жизни на протяжении сотен лет. Губернаторы, как организаторы и судии мирских дел, контролирующие общественный порядок и покой населения, также были известны простому афганскому люду с незапамятных времен. Появившиеся из ниоткуда секретари НДПА были для всех явлением непонятным, инородным, явно не вписывающимся в упорядоченную и целостную систему мироустройства, отпечатанную в закостенелом сознании афганцев.
Естественно, что из двух ветвей новой афганской администрации, исполнительной в лице губернатора и партийной в лице Первого секретаря НДПА, местные жители отдавали предпочтение в решении своих проблем привычному губернатору, игнорируя по простоте душевной невесть откуда взявшихся партийных боссов. Подобное невнимание порождало в сверхэмоциональных восточных душах скрытую ревность и неприязнь, часто перерастающую в открытое противостояние между ветвями государственной власти.
