– А может, волки, – продолжал Саша.
– Да тихо ты со своими волками! – Максим отвечал до того тихо, что сам едва слышал себя.
– Это медведь ломает ящики, – уверенно отозвалась Аюна. Она вся спряталась в спальнике, не было видно даже её головы. – Пришёл за нерпятами.
– Медведь боится человека, – прошептал Саша. – Я фильм видел.
– Вот и расскажи ему об этом фильме! – разозлился Максим и тоже забрался поглубже в спальник, боялся, что зверь услышит его сердцебиение.
– Может, свет погасить? – спросил Саша.
– Нет! – запретила Аюна. – Если это злой дух, он только того и ждёт.
– Какие тут духи?
– А такие! Посланники Эрлен-хана, хозяина подземного мира. Они похищают души людей и уводят их в вечное рабство. У них под землёй души – как скот. Они впрягают их в телеги. И будешь пахать их поля, где они выращивают беды и несчастья. Их потом собирает ворон и разносит по городам и деревням. Сеет страдания, как мы сеем хлеб.
– Это тебе папа рассказывал?
– Нет, учительница по физике!
– Тише вы!
– А как они души похищают?
– Через страх. Мы когда боимся чего-то, у нас душа открывается. Вот они и пугают как могут. Всякими звуками.
– И что делать?
– Не бояться.
– Как?!
– А вот так! – неожиданно в голос сказала Аюна и высунула из спальника голову.
Максима передёрнуло.
– Ты что?! – закричал он беззвучно.
Звуки прекратились. Потом вдруг приблизились, тамбур палатки вздрогнул и зашуршал. Максим как сидел на месте, подпрыгнул. В ужасе засучил ногами. Весь выпростался из спальника и прибился к противоположной от тамбура стенке. Его лицо затвердело холодной глиняной массой.
Саша сдавленно захихикал.
«Что это?» – хотел спросить Максим, но только промычал дрожащим ртом.
– Это я, я, – отозвался Саша. – Ноги выпрямил.
Аюна тоже вылезла из спальника. Стала быстро натягивать куртку.
– Ты куда? – уже более разборчиво спросил Максим.
– Туда!
Аюна расстегнула выход в тамбур и застыла – снаружи опять послышались таинственные звуки. Теперь они были ещё громче.
Аюна большими мутными глазами посмотрела на друзей и сказала:
– Страх нужно напугать. Тогда он уйдёт навсегда.
Максим не успел её остановить. Аюна закричала всем горлом. Полезла в тамбур. Замешкалась, открывая наружный вход, но вскоре выскочила на снег.
Её крик оборвался.
Максим до онемения сжал кулаки. Крик возобновился. Аюна лишь набирала побольше воздуху. Выкричавшись во второй раз, рассмеялась:
– Мне уже не страшно!
Следующим наружу полез Саша. Кричал он неумело. Неуверенно и прерывисто тянул своё «А!» – чуть громче, чем это делают на приёме у врача, с ложкой на языке.
Максим полез последним. Он не стал кричать – постеснялся, потому что Саша и Аюна к этому времени только смеялись. Страх отступил, но руки у Максима дрожали и были какими-то неудобными. Он не смог толком надеть куртку, не справился с рукавами и вышел с ней внакидку.
– Ну и зря, – сказала ему Аюна.
– Чего?
– Не напугал свой страх, значит, он к тебе вернётся.
– И пусть! Я его кулаком по темени и пинком под зад!
– Ну-ну, – вновь рассмеялась Аюна.
После тёплых спальников ребята быстро озябли. Саша даже клацал зубами.
Ни медведей, ни волков поблизости не было. Байкал был залит слепым светом луны, а посреди него оранжевым торшером горела крохотная палатка – будто едва заметный прыщик на вымазанном белилами лице японки.
Вдалеке тёмными хребтами вставали горы. Снег вокруг расстелился тончайшим шёлком. Ближайший торос был нежным изгибом ткани. Ребята любовались ночным озером, смотрели на бесконечные россыпи светлячков на иссиня-чёрном небе. Саша ходил в кружок астрономии, хорошо знал десяток созвездий, но сейчас не мог найти ни одного из них, будто оказался на чужой планете – до того кучно и небрежно лежали холодные, почти острые звёзды.
Мороз давал о себе знать. Нужно было идти в палатку.
Таинственные звуки повторялись, но ребята устали бояться и предпочитали скорее вернуться в сон, чтобы ничего не слышать.
Позже к этим звукам присоединились другие, на этот раз – больше чарующие, чем пугающие. Из-подо льда поднималось глубинное, утробное мычание. Словно Хан-хото-бабай, хозяин Ольхона, вывел в озеро свои бесчисленные стада коров и овец. Аюна подумала, что лёд прошлой ночью треснул именно от грохота их копыт. Мычание порой было протяжным и медленно утихающим, а временами – резким, звучащим короткими призывами.
Саша решил, что эти звуки издают нерпы. Поначалу ужаснулся, представив, как массивные туши проносятся в нескольких метрах под палаткой. Затем расстроился, подумав, что это суетятся матери выловленных кумутканов – ищут их по всем знакомым отныркам, зовут по именам, по их единственным, настоящим именам, в которых нет и оттенка человеческого голоса.
Лишь Максим догадался, что подлёдное мычание доносится от аргалов – взрослых самцов нерпы, готовых к свадьбе и подзывающих к себе любую свободную невесту. Дедушка рассказывал об этих звуках. Говорил, что вживую их слышало не так много людей. Крики нерп были редким явлением. Весь остальной год они оставались молчаливы и даже в опасности ничем, кроме всплеска воды, не нарушали тишину.
Когда Максим вышел из палатки, уже рассвело. Облака были скупо расчерчены по небу, будто художник, рисовавший узоры этого дня, спросонья взял вчерашнюю, успевшую высохнуть кисть с белой краской.
Максим, подняв руки, потянулся – долго, до шума в ушах. Причмокнул от удовольствия, почувствовал, как из его упругого тела выжимаются последние капли сна.
Дедушка так и не приехал.
Максим следил за тем, как Аюна варит овсянку, и пугал себя страшными мыслями. О том, что дедушка на уазике провалился под лёд. О том, что он заблудился и не знает, где их искать. Быть может, лагерь окружили становые щели, превратили его в неприступный остров? Что, если дедушка вообще забыл про них? Нет. Тут лежали его нерпы. Нерпы, за которых он заплатил. Значит, он непременно вернётся.
Оглядываясь по сторонам, Максим думал, что они здесь сами стали кумутканами, вырванными из уютных логовищ и брошенными в гиблую пустыню. Закрыв глаза, он представил, что сидит в «Бурхане». Тихо и спокойно.
– Давайте покормим Дымку и Кляксу, – предложил Саша.
– Думаешь, они едят овсянку? – засомневалась Аюна.
– Не знаю. Если голодные, то едят. У меня в Пихтинске у бабушки живёт собака. Так она даже сырую картошку хомячит.
