– Пойдём через Аграбу? – спросил Саша, разложив на коленях карту дворов и подсветив её карманным фонариком.
– Не всё так просто, – качнула головой Аюна.
– Это почему?
– Нужно идти по сумеречной тропе.
– Какой?
– Сумеречной, Людвиг. Или тебе по-хохлацки сказать? Уши чистишь по утрам?
– Где мы её возьмём? – спросил Максим.
– Чего?
– Тропу твою.
– Далеко ходить не надо. Она есть в каждом дворе. Мы пойдём по тропе Михалёва.
Саше стало не по себе. Сергея Николаевича Михалёва из тринадцатого дома хоронили прошлой осенью. Он вёл кружок по керамике. Ребята хорошо помнили его похороны.
В Городке тем днём всё замерло. Издалека, со стороны залива, доносились тяжёлые, распевные звуки траурного марша. Дети, побросав игрушки и недостроенные баррикады, стянулись к Крепости. Следом шли ребята постарше, до этого сидевшие на качелях у ранетного сада. Останавливались машины, из них выходили люди. В домах открывались окна и двери балконов. Все ждали, слушали, как медленно и неотвратимо близится похоронная процессия. Словно волна, поднявшаяся с водохранилища и уныло пожиравшая один двор за другим. Опережая волну, бежали дети – так мелкие брызги предвещают большую воду прилива. И чем ближе был гроб, тем глубже и заунывнее становилась музыка. Она ширилась, расползалась густым желе, заглушала другие звуки.
В Городке все насторожённо смотрели в сторону Бутырки. Процессия обогнула дом, и тогда громыхнуло. Показались трубачи. Они шли впереди и вбивали в асфальт кованые столбы траура. Идущие вслед музыканты ударами тарелок крошили стены и окна домов. Вибрировал воздух, вздрагивали деревья.
Дети, заворожённые, глядели на чёрную змею похорон, выползавшую из Пустыря в Бутырку. Ветра не было, но, чем ближе был оркестр, тем больше обдувало холодным дыханием музыки.
За музыкантами шли родственники Михалёва. Они смотрели на столпившихся у подъездов людей своими чёрными, выплаканными глазами. Они готовились идти за покойником в самую глубину мрака, чтобы оставить его там, а быть может, остаться с ним.
Гроб был открытым, но Максим так толком и не разглядел в нём Михалёва. Покойник был укрыт лентами, венками и цветами. Тяжёлый кусок смерти, уложенный в деревянный ящик и выставленный на обозрение. Его несли четыре чёрные фигуры: отец Прохора, отец Нагибиных и взрослые сыновья Михалёва.
За гробом было ещё человек сорок – из тех, кто знал Михалёва лично, из тех, кто лишь видел его, из тех, кто даже не слышал о нём. С каждого двора процессия собирала всё новых людей. Чуть в отдалении гурьбой шли дети. Они пробегали в следующий двор, замирали там, слушая, как вновь нарастает, усиливается тяжесть похоронного марша.
В Солнечном и прежде ходили такие процессии, но Максим был слишком маленьким, чтобы бежать за ними до конца. В этот раз он вместе с Аюной и Сашей проводил покойника до окраин микрорайона, до ритуальных автобусов – Михалёв простился с дворами и мог ехать на кладбище.
Эти похороны запомнились Максиму не меньше, чем первые, на которые он попал во втором классе. Хоронили школьного учителя. Он замёрз на остановке в сорокаградусный мороз и теперь лежал в открытом гробу в центральном зале школы. Учеников заставили прощальным ходом пройти мимо него, прежде чем отправиться на уроки. Максим ещё несколько лет, закрыв глаза, мог увидеть перед собой мятое, словно вылепленное из воска, лицо покойника. И сейчас, всматриваясь в карту дворов, он отчего-то вспомнил именно те школьные похороны.
Сумеречная тропа Михалёва начиналась от тринадцатого дома. Аюна сказала, что идти нужно быстро и молча.
– Думайте о хорошем! Иначе привлечёте внимание злых духов, и они за нами увяжутся.
В сопровождение Максим взял два отряда лучников и один отряд латников. Они должны были отбивать атаки духов. Кроме того, Максим позвал гномов, живших в Тайге. После Аргуны они обещали помогать вождю «Бурхана» и сразу откликнулись на его просьбу.
Всё же Максиму было неспокойно. Он шёл за Аюной и никак не мог придумать ничего хорошего. Память упорно вела к школьному залу, к коричневому гробу с цветочной оборкой. Максим всматривался в восковое лицо учителя и ждал, что он откроет глаза, осклабится пустым ртом – это будет означать, что злые духи почувствовали чужаков на своей тропе. Их тут было много. Аюна сказала, что они – падальщики: ходят по траурным дорогам, пьют пролитое в слезах горе, подпитываются им. Максим мотнул головой. Решил думать об Аюне, о том, как они познакомились.
Мама привезла его в квартиру Жигжита, представила новой сестре. Как только они остались наедине, Аюна заявила, что будет с ним дружить, если он пройдёт экзамен. Спросила, как он ест кедровые орешки. Максим сказал, что надкусывает скорлупу, а ядрышко выуживает языком. Аюна отсыпала ему горсть и попросила доказать. Максим доказал. Вернул ей пустые скорлупки. Аюна внимательно перебрала их, убедилась, что каждая из них расколота пополам, на две чашечки.
– Хорошо.
Затем спросила, что делает Максим, если у него к зубам прилипла смолка
[8]. Максим ответил, что берёт сразу несколько смолок – когда жуёшь большой комок, к зубам ничего не прилипает.
– Верно.
Наконец Аюна спросила, как Максим заваривает чай с лимоном: режет лимон кружками или выдавливает из него сок. Максим, помедлив, ответил, что сам чай не заваривает, а его мама в пустой чашке толчет лимон с сахаром и потом уже наливает заварку. Аюна улыбнулась. Это был правильный ответ, и она согласилась дружить с Максимом. Лишь полгода спустя он узнал, что сама Аюна щёлкать орешки не умеет – вместе со скорлупой прокусывает и ядрышко, а потом выковыривает его ногтём. Пришлось учить её.
Вспоминать это было приятно. Восковое лицо учителя заросло цветами и спряталось под дёрном. Злые духи так и не почувствовали чужаков.
– Что теперь? – спросил Саша, когда они оказались у дороги.
– Спускаемся к озеру. Оттуда пойдём в Чёртово поле.
– Чёртово поле?! – удивился Максим. – Ты уверена, что нам туда?
– Да.
Чёртово поле было не самым приятным местом. На других наречиях оно было известно как Гиблодол или Холмобес. Это был небольшой лесок, с одной стороны отгороженный берегом озера, а с двух других – проспектом Жукова и улицей Дыбовского. Ребята обходили его стороной. Холмистое, перерытое канавами, заросшее ивняком и берёзками, Чёртово поле привлекало бомжей, алкоголиков и бродячих псов. Даже самые отчаянные мальчишки никогда бы не построили тут штаб. На Сашиной карте Чёртово поле было отмечено большим вопросом, никому не доводилось исследовать его тропки и лужайки.
Ребята знали, что в марте едва ли повстречают здесь кого-то, было ещё слишком холодно, но шли медленно, вслушивались в тишину снежной закипи.
