Саша молча рассматривал свои очки. Оправа у них помялась, но линзы были целыми. Всё равно влетит от отца.
Максим опять был недоволен собой.
«Был бы у меня папа, он бы показал, как сделать так, чтоб к моим друзьям никто не лез».
Максим нахмурился и отругал себя за такую мысль.
«И без всяких пап справлюсь».
Сдавив челюсти, он представил, как на лету сносит Прохора, как втаптывает его в снег и одновременно отбивается от Нагибиных, как ударом слева сбивает с ног Лося, как в прыжке бьёт Сёму по его толстой голове. Аюна права. Нужно было сразу вступиться за Сашу. Теперь она будет считать его трусом. А ведь он не струсил, просто не сразу сообразил, что происходит, не понял, как всё это началось. Только что играли в футбол, а тут – драка. Если б он заранее знал, если б мог подготовиться, то без сомнений вышел бы вместе с Сашей против этой толпы. А тут ещё собака…
Максим решил, что в следующий раз непременно влезет в драку, кто бы там ни дрался. Нужно будет показать Аюне, что он смелый. Словно репетируя свои удары, Максим несколько раз скользнул кулаками по стене, сбил с неё шелуху старой краски.
Закончился второй день, а собака так и не ушла с канализационного люка.
– Почему ты не заберёшь её в свой приют? – спросил Максим за ужином.
– Во-первых, он не мой, – ответила мама, подкладывая Аюне буу́зы и подсыпая к ним укроп. – У нас и так все клетки забиты.
– Это во-вторых? – нахмурился Максим.
– Да.
– А в-третьих?
– А в-третьих, – мама вздохнула, – пусть себе лежит, никому ведь не мешает.
Максим надкусил буузу – швыркнув, хотел выпить из неё сок, но обжёгся.
– Аккуратно! Горячие ещё. Ешь пока бутерброды.
– Мешает! – твёрдо сказал Максим.
Аюна удивлённо посмотрела на брата, но промолчала. Осторожно надкусила свою буузу.
– Что тебе мешает?
– Собака!
Он решил, что нужно хорошенько напугать маму. Тогда она придумает, как взять собаку в приют, и никто уже не будет забрасывать её камнями. Ни взрослые, ни дети. Максим был уверен, что так спасёт собаку. Сказал, что она на всех рычит, а когда днём он пробовал взять откатившийся к ней мяч, она чуть не укусила его. Добавил, что на морде у неё пена. Знал, что это – признак бешенства, вот и соврал.
Его ложь подействовала. Маму явно обеспокоили слова Максима. После ужина она позвонила дедушке. Виктор Степанович был в Листвянке.
Мама приукрасила рассказ Максима и добилась своего – дедушка встревожился, узнав, что бешеная собака носится по Городку за детьми и даже порвала Максиму брючину. Посоветовал внимательно осмотреть ногу Максима – нет ли на ней царапин, и обещал решить этот вопрос.
Перезвонил через час. Сказал, что утром приедет его знакомый и со всем разберётся.
Максим и Аюна были довольны. Позвонили Саше. Предложили посмотреть на то, как дедушкин друг-дрессировщик справится с собакой, уведёт её подальше от Городка. Саша сказал, что не может прогулять контрольную по алгебре – родители узнают, а ему и без того досталось за сломанные очки.
Прогулять пришлось сразу три урока. Дедушкин знакомый приехал в десять часов. У подъезда его поджидала Ирина Викторовна в компании с недовольными птичницами. Приглядевшись, Максим вздрогнул. Увидел, что это никакой не дрессировщик. Там стоял Николай Николаевич – охотник, который в своё время отловил для дедушки сразу двух нерпят; впоследствии они стали его главным артистами – Тито и Несси. В последнее время Николай Николаевич зачастил в нерпинарий, Максим видел его там несколько раз.
– Он тут чего делает? – спросил Максим и коротко объяснил Аюне, кто такой дядя Коля.
Аюна не ответила. Она уже всё поняла. Сняла варежку и пальцами проскользнула в перчатку Максима, чтобы он почувствовал её тепло.
– Ты чего? – удивился Максим.
– Смотри, – прошептала Аюна.
Они прятались в Крепости на Эвересте и хорошо видели всё происходившее у подъезда.
Мама о чём-то долго говорила с дядей Колей. Он подошёл к собаке, бросил к ней снежок, затем возвратился к подъезду. Что-то сказал, после чего ушёл в арку. Должно быть, за домом стояла его машина.
К женщинам под козырьком присоединилось ещё несколько человек – вышли из подъезда.
Вновь показался Николай Николаевич. В руках у него был свёрток. Теперь и Максим понял. Дёрнулся. Аюна крепче сдавила его руку. Прижалась к нему. Максим почувствовал тёплый запах её волос – запах чабреца и лимона. Вздохнул. Он не хотел, чтобы всё закончилось именно так. Если б он был постарше, то вмешался бы. Но что он мог в свои двенадцать лет? По телу разлилась слабость. Максим уныло смотрел на ружьё дяди Коли. Он из него, наверное, нерп отстреливает. Дедушка говорил, их в год больше тысячи убивают. Делают из них шубы и шапки. А ещё… Грохнул выстрел. Эхо многократно повторило его – дворы, перешёптываясь, торопились скорее сообщить друг другу кровавую весть, разносили её за пределы Городка, Пустыря, Рохана, Бутырки, Неверхуда – в сторону Ангары, Чертугеевского залива, водохранилища, подальше из оглохшего, ослепшего, одуревшего микрорайона, вот уж тридцать лет стоявшего на могилах старого посёлка и названного Солнечным.
Николай Николаевич опустил ружьё. Подошёл к убитой собаке. Сапогом ткнул её безжизненное тело. Забросил ружьё за спину, оттащил собаку к дороге. Вернулся к колодцу. Склонился над ним. Прислушался. Замер. Встал на колени. Сдвинул крышку люка и опять прислушался. Снизу, из колодца, доносился едва различимый писк. Щенок. Провалился в щель и не мог выбраться. Дядя Коля ещё раньше заметил, что собака была щенной. Теперь понял, что все эти дни она сторожила своего щенка. Ничем не могла ему помочь и просто сторожила. Лежала на крышке, выла. Рычала, если кто-то к ней приближался, – боялась, что люди нападут на беззащитного и, возможно, раненого щенка.
Николай Николаевич медлил. Не знал, что делать. Его просили избавиться от собаки, а не разбираться с чужими трагедиями. Что они все скажут, если узнают о щенке, о том, что собака была здоровой? Простая дворняга.
Николай Николаевич посмотрел на женщин и тихо качнул головой. Им не нужно этого знать. У них и без того хватает забот. Потом ещё расскажут детям. Зачем их зазря пугать?
Дядя Коля молча кивнул Ирине Викторовне, показывая, что с собакой покончено. «Спите спокойно. Радуйтесь, что спасли своих деток от злого дикого зверя. Целуйте их, говорите им, что укроете от любой опасности. А этот грех я уж как-нибудь возьму на себя. Не большой довесок к моей ноше».
Подумав так, дядя Коля сдвинул тяжёлую крышку люка на место. Она лязгнула, встав в пазы, и замерла. Дядя Коля прислушался. Ничего не услышал. Украдкой перекрестился и поднялся на ноги.
Завернув убитую собаку в брезент, понёс её в арку. Довольные птичницы снегом протёрли крышку люка, засыпали его гречкой, просом и овсянкой. Счистить всю кровь им не удалось, и она местами окрасила крупу в красный цвет.
