Аюна знала истории отца, но всякий раз садилась рядом с Максимом, уютно прижималась к нему и с улыбкой слушала о своём предке – иссиня-чёрном быке Буха́-нойо́не, о том, как его рога поднялись на небо и стали месяцем, о том, как на Земле появились первые шаманы, и, конечно, о детстве самого Жигжита.
Аюна и Максим, кутаясь под одним пледом, сидели на кровати, смотрели на Жигжита, тихо швыркали чай с лимоном и чабрецом. В комнате Аюны, где теперь спал и Максим, оживали предания – будто Жигжит не рассказывал их, а показывал в картинках. Истории пугали и убаюкивали одновременно. Порой они были до смешного нелепыми, но Максим и не думал смеяться. Жигжит говорил быстро, монотонно. Его слова сливались в тягучий напев. И Максиму казалось, что поблизости другие шаманы бьют в кожаные бубны, звенят колокольчиками, выплясывают в шелестящих пёстрых нарядах. Комната Аюны превращалась в степную юрту, её стены шероховатым языком вылизывал ветер, снаружи завывали волки.
Максим невольно опускал взгляд на правую руку Жигжита. На ней была родовая шаманская отметка, она выглядела устрашающе, не то что его – пацанская. Большой палец Жигжита был раздвоен. Из него будто вырос ещё один палец – со своим суставом и ногтем. Максима пугало такое уродство, однако он не мог от него оторваться, старался получше разглядеть.
Карниз в комнате был украшен разноцветными ленточками. По углам висели переплетённые конским волосом черепа сусликов. У стены стоял деревянный сундучок, перетянутый красными, жёлтыми и синими кожаными полосками. В сундучке Аюна хранила подарки отца и строго-настрого запрещала Максиму туда заглядывать. Он и не думал нарушить это правило. Боялся, что из-под крышки на него ринутся полчища саранчи, тараканов или каких-нибудь шаманских жуков. Там, должно быть, лежало и ширэ, подаренное Аюне на Новый год.
Изголовья кроватей, спинки стульев и столешница единственного стола были разрисованы путаными узорами, больше похожими на лабиринт, по которому блуждают люди, кони и овцы. На двери висело пятнистое полотно, обшитое перьями филина. Аюна говорила, что оно охраняет их детскую от ады.
– Когда умирает ребёнок, его душа очень недовольна, – ночью рассказывала Аюна. Они с Максимом прятались в её кровати под одеялом, говорили шёпотом. – Она знает, что могла бы долго жить и радоваться, а тут умерла. Поэтому злится. Злость отяжеляет, не даёт улететь в страну гроз. Душа такого ребёнка остаётся на земле и превращается в аду. Она ищет других детей и мучает их, потому что завидует. Не даёт им спать, нагоняет кошмары и подбадривает, если ты задумал что-то плохое. А может и подтолкнуть, если ты встанешь на самый край крыши или балкона. Ада очень плохая. Перья филина охраняют от неё.
Перед сном Аюна громко хлопала дверью. Это отпугивает аду – она видит, что перья филина вздрогнули, и думает, что прилетел настоящий филин. Пугается, прячется на кухне, за мусорным ведром. Сидит там всю ночь вместе с тараканами. Поначалу такие хлопки пугали не только аду, но и маму Максима. Со временем она привыкла.
– Ада может притвориться настоящей девочкой, – предупреждала Аюна. – Такой миленькой, с косичками. Ты к ней не подходи. Она захочет тебя поцеловать и тогда поставит на тебе метку. Рот у неё страшный, весь в болячках, волдырях, поэтому она прячет его под рукавом. Сама вся чистенькая, красивая, а как приблизится, уберёт рукав – напугает так, что не сможешь пошевелиться. Ада воспользуется этим и быстро поцелует тебя прямо в губы.
Максим, улыбаясь, обещал избегать красивых девочек, которые прячут лицо за рукавом.
Жигжит рассказывал, что раньше дети умирали чаще, и злых духов было больше. Детям приходилось надевать накидки из перьев филина – они чувствовали себя в безопасности, словно и не покидали юрту.
Такая накидка была и у самого Жигжита. Он до сих пор хранил её в сундуке, который вместе с другими вещами привёз из родной байкальской деревни Алагуй. Мама Жигжита в семь лет забеременела от того, что в ненастье проглотила синюю градину. Она три года не могла родить Жигжита, и родители отдали её замуж за семидесятилетнего старика. Это не помогло. Но однажды, во время грозы, в девочку ударила молния, и она испепелилась. А среди пепла нашли его, Жигжита. В семье обрадовались, узнав о том, как погибла их дочь, потому что смерть от молнии – хороший знак, предвещающий появление великого шамана.
– Чудненько, – хмыкнул Саша, услышав от Максима эту историю.
Жигжита усыновил его же дедушка, Жаргал. Они жили на байкальском острове Ольхон. Маленький Жигжит сидел на берегу, смотрел, как вдалеке плывут нерпы, как отец с другими рыбаками забрасывает в море большой омулёвый невод, и слушал рассказы дедушки, который на самом деле был ему прадедушкой. Тогда он впервые узнал о приключениях Этиги́ла, своего далёкого пращура. Эта история особенно нравилась Максиму.
– В те годы юный Мала́к из олзоевской кости полюбил девушку эхиритской кости. Полюбил и взял в жёны, хоть её родня противилась, – рассказывал Жигжит.
Аюна украдкой посматривала на Максима, подозревая, что тот опять усмехнётся, когда услышит про бурятские кости, но Максим даже не улыбнулся, привык к этому слову.
– Родня противилась, но поделать ничего не могла, – продолжал Жигжит. – Свадьба была громкой, счастливой. Великое небо Оёр-Монхы́н-тэнгэри́ благоволило им хорошей погодой. В дни, когда кроме дождя бывает только град, а кроме ветра бывает только ураган, светило солнце. Молодожёны были счастливы, и у них родился Этигил.
Всё было хорошо, но жена Малака печалилась – она так и не получила благословение родителей. Смотря вверх, смеялась; смотря вниз, рыдая плакала. Малак решил помириться с роднёй жены и отправился в их улус
[5], чтобы вместе охотиться и за одной трапезой найти общее слово.
Приехали, обнялись. Охотились славно, положили много зверей. А Малак стрелял лучше всех, убил большого изюбра и захотел его голову поднести тестю. Всё бы закончилось миром, но в улусе решили, что этим подарком Малак унизит эхиритов, покажет, что они слабые и на такого зверя ещё не выковали стрел. В наказание за дерзость сельчане отравили Малака. За столом было шумно, все ели кушанья, как птицы клевали и как волки глотали, никто и не заметил его гибели. Он пал предательской смертью, а жена с маленьким сыном осталась в своём улусе, побоялась без мужа возвращаться на его родину.
Этигил рос среди чужих людей в самой дальней, самой маленькой и самой холодной юрте. Покидал её только для охоты. Он был одинок, но счастлив. Тесная юрта для него стала и степью, и лесом. Так он до конца дней и жил бы без тревог, но однажды приютил на ночь странника – седого старика с котомкой – и услышал от него: «В улусе тебя боятся. Помышляют убить».
Этигил не поверил. На маленькое пёрышко не набралось бы у него вражды с соседями, величиною с клеща чёрного пятна между ними не было. Тогда старик в благодарность за радушие рассказал ему правду о том, как погиб Малак: «Думаешь, его духи погубили за гордыню? Напрасно. Его отравили!»
