– Стрельцы уходят! Стрельцы нас бросили!
У Алексея в душе буря чувств. Недоумение, обида, негодование, гнев. Своих в бою бросили? Струсили? Да как же это? И нечестно, и не по-воински. Пока бой шел, неизвестно было, чья возьмет. Да и не победы Алексей ждал. Задачей стрельцов и ополченцев было – сдержать бунтовщиков, пока жители из острога до леса доберутся. Так не успели они, позади дерущихся еще бегут, женские крики и детский плач позади еще слышен. Мало того, что струсили, за свои жизни испугались, так паника началась. Это как в горах снежная лавина. Покатится маленький ком, и вот уже вся огромная масса снега вниз несется со скоростью скорого поезда, сметая все на своем пути. Стоит в бою одному побежать или панику проявить, крикнуть – окружают или наши бегут! Все, бой можно считать проигранным. Кто-то из ополченцев еще дрался, другие бросились к реке. Остались только воины из острога, да много ли их? Десятка два с половиной – три. Им отступать некуда, за ними семьи, которые в лес бегут. Как можно жену предать или детей? А если бросил, то ты и не воин, и не мужик. С ними Алексей остался. Похоже, оставшиеся выжить уже не чаяли, рубились смело, уже и рука устала саблей махать, а татары не убывают. А воинов все меньше и меньше. Алексей уже весь в липкой крови, и непонятно: в своей или чужой? А может, и коня? Уже окружили бунтовщики. Рядом с Алексеем бился воин, левая рука его в крови. Сообразил Алексей: надо вырываться, иначе не часы, минуты его жизни сочтены. Схватил воина за правую руку, буквально вздернул на круп коня позади себя, хлестнул коня саблей, плашмя, конечно. Конь вперед рванул, прокладывая грудью дорогу среди пеших татар. Алексей и воин позади него, саблями работают, рубят по сторонам. Вырвались, бунтовщики позади остались, но и конь шатается. Алексей подумал было – тяжело двоих нести. А конь пробежал немного, встал, осел на задние ноги да и в сторону завалился. Алексей едва успел ноги из стремян выдернуть. У коня брюхо распорото, кишки выпирают. Видимо, кто-то из татар успел ножом или саблей по брюху животины полоснуть. Алексей саблю в ножны вбросил, воина подхватил за руку и бежать. Впереди не видно толком ничего, а потом вода блеснула. К реке они выбежали, сразу вправо повернули, там лес был. А уже сзади вопли и топот ног преследователей. От идеи до леса добраться пришлось отказаться. Кинулись к реке, бросились в воду.
– Ты плавать умеешь? – спросил Алексей уже в воде.
– Ослаб я, но немного продержусь.
Одежда намокла, в сапоги вода набралась, да оружие вниз, на дно тянет. И саблю бросить нельзя, как без оружия дальше выбираться? Алексей на спину лег. Одной рукой подгребал, другой воина за ворот держал. Течением их сносило, позади уже острог пылающий остался, стихли ликующие, победные вопли бунтовщиков. Холодом стало члены сковывать, усталость навалилась, Алексей к берегу выгребать стал. Уж лучше на земле последний бой принять, чем утонуть. Ноги дно почувствовали, воина подтянул, сам на колени встал. На четвереньках по дну к суше ползет, воина тянет. А у того уже сил нет помогать, одной ногой отталкивается только. Зубы сцепил, а сам выбрался и воина вытащил из воды. Вода – она тепло и силы забирает. На землю вода с одежды стекает, а сил перебраться на другое место, где посуше, нет. Сколько пролежали, неизвестно. Отдышался Алексей, немного силы восстановил, воина спросил:
– Ты живой?
– Покамест.
– Звать-то тебя как?
– Пафнутий, Ожерельев фамилией буду.
– Встать сможешь? В лес нам уходить надо. Скоро рассветет, бунтовщики заметить могут.
– Попробую, ты подмогни чуток.
Алексей сам поднялся, Пафнутию помог. Так, покачиваясь и шатаясь, как пьяные, до леса дошли, углубились немного, под ель опустились. Под ней слой опавших иголок, мягко и не на голой земле. К утру земля остынет, им только простуды не хватало.
– Пафнутий, рана кровит?
– Да Бог его знает. Мокрый я весь, не понять.
Алексей решил утром рану осмотреть. Перевязать бы надо, а чем? Куском исподней рубахи? Так она мокрая и грязная, как и вся одежда.
– Тогда отдохнем немного, как рассветет, уходить надо.
Замолчали надолго. А уснуть не получается, перед глазами фрагменты боя, пожар в остроге. А пуще горечи поражения вопрос мучает: почему Хлыстов со стрельцами сбежал? Воевода приказ отдал или Хлыстов? Вот же сукины дети, как можно предать в разгар боя? Воины они, драться с врагом должны, мирных жителей защищать. В мирное время хлебопашец пшеницу или рожь сеет, убирает, сапожник тачает сапоги, пекарь хлеб печет. А воин мастерство для трудного часа оттачивает. Но настал он, час трудный – встань грудью, закрой собой и женщину, и ребенка, и старика с хлебопашцем. Они тебя в мирное время кормили, поили, одевали. Надеялись – не зря тяготы несли, придет пора – воин сторицей отдаст. А стрельцы долгу изменили, бросили. Алексей негодовал. Ну, вернется в Хлынов, если повезет, все наместнику расскажет. Вроде неплохим мужиком этот сотник был, знал его по службе в Кремле Алексей. Но то мирное время было, без риска, крови. А как жизнь спиной, черной стороной повернулась, так гнилое нутро сотника проявилось. Нельзя таким служить, подведет в любой момент, нет надежды. Встречался Алексей с малодушными, трусами, предателями. Но то единичные случаи были. А здесь сотник дрогнул, за жизнь свою убоялся и сотню за собой увел, обрекая ополченцев и мирных жителей, что из острога бежали, на верную смерть или плен. Татары, хоть и замирил их Иван Грозный, привычки свои не все забыли. При удобном случае и грабили, и в плен брали. А чтобы не поймали, пленных по Волге на судах сплавляли южным соседям да в рабство продавали.
Кроме мыслей тяжелых еще и прохлада уснуть не давала, руки-ноги мерзнуть стали.
Глава 5. Неправый суд
Не выдержал Алексей, только на востоке сереть небо стало, спросил Пафнутия:
– Спишь?
– Не смог, знобит и рану дергает. Боялся тебя беспокоить.
– Тогда встаем, уходить надо. Не исключено, что бунтовщики опушки леса и дорогу обыщут.
– Сам такожды мыслю.
Пока лежали на хвойной подстилке, одежда из мокрой стала влажной, подсохла на теле. Отжать бы ее надо было, как из воды выбрались, а сил не было. Алексей помог Пафнутию встать. Побрели в глубь мелкой рощи. Алексей поинтересовался:
– Ты дорогу, что покороче, к Хлынову знаешь?
– Проезжал дважды конно, но кружным путем.
Плохо, сейчас бы кто-нибудь из ополченцев пригодился. Они охотники и рыбаки, местность хорошо знают, все тропы. По дороге идти дальше, а главное – рискованно. Наскочит разъезд бунтовщиков, уже не отбиться. На Пафнутия надежды нет, он сам в помощи нуждается, ослабел после ранения.
Вскоре встало солнце. Шагать сподручнее при свете, и теплеть понемногу стало. Через время сделали привал. Алексей рану на руке Пафнутия осмотрел. От сабельного удара порез – широкий, но кровить перестал. Зашить бы рану да перевязать. Для таких случаев у каждого воина иголка с нитью и чистая тряпица бывает. Но то в походах. Сидя в остроге, с собой ничего не брали, в случае ранения лекарь есть, у лечца в избе все необходимое – и мох сушеный рану присыпать, дабы не гноилась, и тряпиц чистых целая корзина. Да сгорело все. Алексей с нежданным попутчиком путь на северо-запад держали. Днем не заблудишься – по положению солнца определились, за левым плечом сзади светило. А еще деревья подсказывают. С южной стороны крона гуще, с северной стороны мох на корнях растет. Оба есть хотели, а Пафнутий еще и пить. При кровопотере всегда так бывает. Не жаловался воин, стойко держался, чем уважение у Алексея вызвал. В последние минуты боя только он оставался рядом с Алексеем, дорогого стоит. Через час хода ручей встретился, напились оба. В животе булькает, как в бурдюке. Есть сильнее захотелось.
