Некоторые миры переполнены жизнью. Жизнью ползающей,
множащейся, плодящейся без меры, – слишком милосердные, без меры развившие
науки, сохраняющие людям жизнь – миры, которые топят себя в собственном семени,
миры, заполняющие все свои земли толпами беременных женщин – и потому идущие к
смерти под тяжестью собственной плодовитости. Есть миры холодные, бесплодные и
жестокие, миры, перемалывающие жизнь, как зерно. Даже с модификациями тела и
меняющими мир машинами имеется всего несколько сот миров, которые могут быть заселены
шестью разумными расами. Жизнь очень нужна на худших из них. На лучших она
может стать ужасным даром. Когда я говорю, что жизнь нужна или не нужна, я тем
самым утверждаю, что нужна или не нужна смерть, и говорю я не о двух разных
вещах, а об одной и той же. Осирис и я – бухгалтеры. Мы сводим баланс. Мы
поднимаем волны или заставляем их вернуться в океан. Может ли жизнь сама
ограничивать себя? Нет. Она есть бессмысленное стремление двоих стать
бесконечностью. Может ли смерть сама ограничить себя? Никогда. Ибо она – столь
же бессмысленное усилие нуля поглотить бесконечность.
Но кто-то должен стоять и над жизнью, и над смертью, –
говорит Анубис, – иначе плодородные миры возвышались бы и падали,
возвышались и падали, раскачиваясь между империей и анархией, чтобы затем
окончательно погибнуть. Холодные же миры были бы проглочены нулем. Жизнь не
может удерживать себя в предназначенных ей границах. Следовательно, она должна
быть удержана теми, кто стоит над жизнью и смертью. Осирис и я владеем Средними
Мирами. Мы управляем ими, и мы возвышаем и подавляем их, как захотим. Теперь ты
видишь, Оаким? Ты начинаешь понимать?
– Вы ограничиваете жизнь? Вы присылаете смерть?
– Достаточно на время стерилизовать одну или все шесть
разумных рас на любом из миров, когда это необходимо. Мы можем манипулировать
продолжительностью жизни и, если понадобится, – уничтожать ее избыток.
–Как?
– Огонь. Голод. Чума. Война.
– А холодные, жестокие миры? Как с ними? – Можно
дать им повышенную рождаемость и вмешиваться в продолжительность жизни. Сразу
после смерти обитатели этих миров попадают в Дом Жизни, а не сюда. Там их или
обновляют, или же расчленяют и используют для создания новых индивидов, которые
могут и не иметь человеческого сознания.
– А другие мертвые?
– Дом Мертвых – это кладбище всех шести рас. На Средних
Мирах есть подобия кладбищ, но единственное настоящее – здесь. Иногда Дом Жизни
посылает к нам за телами или частями тел. Случалось, что и они отправляли нам
свои излишки.
– Это трудно понять. Это кажется жестоким и грубым…
– Это жизнь и смерть. Это – величайшее благословение и
величайшее проклятие Вселенной. Тебе незачем понимать. Твое понимание или
непонимание, твое одобрение или неодобрение ничего не изменят.
– А как получилось, что вы, Анубис и Осирис, властвуете
над этим?
– Есть вещи, которые тебе не положено знать.
– Но почему Средние Миры приемлют вашу власть над
собой?
– Они живут с ней и с ней умирают. Она выше их
возражений, ибо она необходима для самого их существования. Наша воля стала
естественным законом, она совершенно беспристрастна и применяется в равной
степени ко всем, кто подвластен нам.
– Есть и такие, кто неподвластен?
– Ты узнаешь об этом больше, когда я захочу рассказать
тебе, – не сейчас. Я сделал тебя машиной, Оаким. Теперь я сделаю тебя
человеком. Кто сможет сказать, кем ты был вначале? Если бы я стер твои
воспоминания до этого момента и затем вновь воплотил тебя, ты мог бы вспомнить
только, что начинал как машина.
– Ты так и сделаешь?
– Нет. Я оставлю твои воспоминания. Они понадобятся,
когда я назначу тебе новые обязанности. Если, конечно, назначу…
Анубис воздевает руки и сдвигает ладони. Машина поднимает
Оакима и выключает его чувства.
Музыка падает вокруг танцоров, и две сотни факелов ярко
горят на колоннах, подобные бессмертным мыслям…
Оаким открывает глаза и видит серое. Он лежит на спине,
глядя вверх. Под ним холодные плиты, а вдалеке справа от него – мерцающий свет.
Вдруг он сжимает левую руку, шевелит большим пальцем, вздыхает.
– Верно, – подтверждает Анубис. Оаким садится
перед троном, оглядывает себя, смотрит вверх на Анубиса.
– Тебе было даровано имя и ты вновь родился во плоти.
– Благодарю тебя, Хозяин!
– Не за что. Здесь это несложно. Встань! Ты помнишь мои
уроки? Оаким поднимается.
– Какие?
– Темпоральную фугу. Делать так, чтобы за мыслью следовало
время, а не тело.
– Да.
– А искусство убивать?
– Помню, Повелитель.
– А их сочетание?
– Помню.
– Так покажи!
Анубис встает, и черная морда с красной молнией – языком
оказывается высоко над головой Оакима.
– Да смолкнет музыка! – кричит он. – Пусть
приблизится тот, кто в жизни звался Дарготом!
Мертвые перестают танцевать. Они стоят неподвижно, – не
шевелясь, не мигая. Несколько секунд длится молчание, не нарушаемое ни словом,
ни шарканьем ног, ни дыханием.
Затем Даргот движется среди застывших фигур – сквозь тень,
сквозь отсветы факелов. Оаким выпрямляется, смотрит, и мускулы каменеют на его
плечах и спине.
Голову Даргота охватывает металлическая лента цвета меди,
она скрывает его скулы, исчезая под тяжелым подбородком. Другая лента проходит
над бровями, висками, смыкаясь на затылке. В желтых глазах пылают красные
зрачки. Его нижняя челюсть размеренно движется, словно он жует что-то, он
катится вперед, и зубы его – отточенные ножи. Голова чуть покачивается на шее
длиной в локоть взрослого мужчины. Плечи его, трех футов в ширину, придают
Дарготу сходство с перевернутой пирамидой – бока его резко сужаются, чтобы
встретиться с членистой механической ходовой частью, начинающейся там, где
кончается плоть. Его колеса медленно вращаются, левое заднее скрипит при каждом
обороте. Мощные руки свисают так, что кончики пальцев задевают пол. Четыре
коротких и острых металлических конечности подрагивают у его боков. Когда он
движется, на спине поднимаются и опадают лезвия бритв. Восьми-футовый хвост
хлыстом разматывается позади, когда он останавливается перед троном.
