Сталин кивнул:
– Успехи очевидны, а что немцы? Что они предпринимают в ответ?
– Их 8-й армейский корпус отступает, – продолжил Тимошенко, – что совсем неудивительно. Там же служат в основном венгры, а они не очень-то хотят умирать за Гитлера. Немецкая же 454-я дивизия почти полностью уничтожена, серьезные потери понесли и другие части противника. Что можно ожидать? В принципе, контрудар силами немецких 3-й и 23-й танковых дивизий – попытаться остановить Городнянского… Но на этот случай мы приготовили ответ – встречный контрудар 21-го и 23-го танковых корпусов. Пусть только сунутся! Полагаю, 6-я армия генерала Паулюса будет вынуждена оставить Харьков, это дело двух-трех дней.
– Я вижу, – прервал Верховный, – полное окружение 6-й армии, как планировалось, не достигнуто…
– 28-я армия Рябышева и 38-я Москаленко наступают не так быстро, как хотелось бы, – вздохнул Тимошенко. – За двое суток преодолели более шестидесяти километров, но, к сожалению, еще не достигли северных окраин Харькова. Очень медленно идет и 21-я армия Гордова, можно сказать, встала. У противника на этом участке фронта много опорных пунктов, приходится с ними возиться…
– Как вы думаете, – Сталин внимательно посмотрел на маршала, – как скоро немцы сумеют подтянуть резервы?
– Не раньше, чем через пять-шесть дней, – твердо ответил Семен Константинович, – им еще надо подтянуть пять-шесть пехотных дивизий и две-три танковые. Только после этого смогут что-то предпринять. Но нужно время. А мы его не дадим!
– Вы предлагаете… – протянул Верховный.
– Не снижать темпов наступления, – ответил Тимошенко. – Мы успеем расправиться с немцами раньше, чем они подтянут свои силы.
– Все же надо заранее наметить меры противодействия, – возразил начальник Генерального штаба Василевский, – уже сейчас разработать план обороны южного участка фронта. Чтобы, если что, отбить контратаки…
– Но это отвлечет силы от основной цели! – недовольно произнес Тимошенко. – И как следствие, снизит темпы наступления на Харьков. И отодвинет сроки освобождения Киева…
Сталин остановил его жестом:
– Хорошо, будем придерживаться принятого плана. Пока что…
Совещание закончилось – решение принято, обсуждать больше нечего. Действительно, скоро ситуация под Харьковом прояснится, тогда и скорректируем операцию…
Сталин простился с членами Военного совета ЮЗФ и занялся делами. Опять бумаги – документы, донесения, доклады…
* * *
В шесть часов вечера, как обычно, Сталину подали обед – суп, овощные салаты, грибы, мясо, пряные травы и приправы. Верховный ел мало (сказывался возраст), зато долго и со вкусом пил чай.
После обеда Сталин обычно курил. Вот и сейчас вынул из бумажной коробки две папиросы «Герцеговины Флор», разломил обе и большим пальцем плотно забил их табак в трубку. Поднес спичку, закурил, сделал несколько глубоких затяжек, с наслаждением стал вдыхать густой ароматный дым, лишь изредка поднося трубку ко рту – чтобы не погасла. И снова за работу…
Близился вечер – небо над Кремлем потемнело, а затем стало совсем черным. Около одиннадцати часов в кабинет заглянул Поскребышев.
– Товарищ Сталин, вы хотели в Кунцево пораньше…
– Да, сейчас.
Верховный собрал бумаги, положил на край стола – с этими закончено. Поскребышев ждал его в приемной с шинелью в руках. Набросил на плечи, протянул фуражку и распахнул дверь. Сталин спустился вниз, где его ждали три длинные черные машины.
Сегодня он решил вернуться на Ближнюю дачу немного раньше – устал что-то. Машины рванулись с места, понеслись по ночной Москве, на большой скорости пролетая пустынные улицы и переулки.
Вождь полудремал, откинувшись на спинку кожаного дивана. День выдался хлопотным, но, слава Богу, кончился. Да, устал он… Но что делать, скоро уже шестьдесят три, возраст! Хорошо бы отдохнуть недельку-другую в Крыму. Как раньше…
Он очень любил Ливадию, особенно в середине августа. Цветущие магнолии, стрекот цикад, яркие звезды на ночном небе. А по утрам – тихое, ласковое море. Но в 1941 году август стал для него роковым – чуть не закончился катастрофой. Опасный месяц! А впереди еще один…
От воспоминаний стало душно, Сталин приоткрыл окно – в машину проник свежий весенний воздух. Вынул из кармана кителя трубку, но раскуривать ее не стал – просто повертел в руках. Тяжелые мысли не давали покоя…
В последнее время особенно беспокоил сын. И раньше говорили, что Василий любит выпить, водит к себе каких-то сомнительных дамочек, но сейчас – как с цепи сорвался… А началось все после того, как его сняли с командования авиаполком и отправили в тыл. Раньше Василий хоть как-то соблюдал приличия, знал меру, а теперь сильно изменился: стал грубым, раздражительным, нетерпеливым, говорят, даже распускает руки.
Что с ним делать? Может, направить на учебу в военную академию? Пусть посидит с годик, повзрослеет, наберется ума-разума. Да нет, нельзя: в Москве его тут же окружат друзья-приятели, опять начнутся пьянки-гулянки. Пусть лучше тянет лямку в округе, а там решим…
То ли дело его дочка, Светлана! Умница, отличница, скоро окончит школу, собирается поступать на исторический факультет университета. Хороший выбор: история – серьезная наука, требует логического склада ума, аккуратности и усидчивости. И преподают ее солидные профессора, сумеют вложить в ее голову правильные знания. Да, дочерью он может определенно гордиться.
…Вот почему так бывает – родители одни, а дети совершенно разные? Сталин глубоко вздохнул и убрал трубку, до Кунцева было совсем ничего, за окном уже стали мелькать темные силуэты изб.
Возле одной из деревень на пригорке стояла церковь, Сталин сразу ее узнал – та самая, в селе Волыново. Деревянная, еще с позапрошлого века. Он вспомнил, как зашел в нее в самые трудные дни июля 1941-го – когда только все началось. Когда Красная армия отступала, терпела одну неудачу за другой…
…Он, как обычно, возвращался вечером из Кремля, и вдруг захотелось остановиться, войти в эту маленькую церквушку. Впервые за сорок лет… Встали на шоссе, и он пешком поднялся на пригорок. Вошел в темное, прохладное помещение. Церковь была скромная, и народа – один старенький священник да несколько прихожан. Точнее, прихожанок – только женщины в темных длинных платьях.
Он постоял немного, послушал службу, а затем, повинуясь какому-то внутреннему голосу, поставил свечку у иконы Николая Угодника. Нашего защитника и заступника… На душе сразу стало как-то легче, появилась уверенность, что непременно отобьемся, остановим нашествие. И правда, вскоре появились первые успехи, удалось стабилизировать Западный фронт…
И еще одну церковь он вспомнил – Тихона Задонского в Сокольниках. И удивительную историю, связанную с ней…
Опять же – было это в очень тяжелый день, 16 октября 1941 года. Когда из Москвы бежали все, даже ближайшие соратники, и уже все открыто говорили, что столицу все же придется сдавать…
