– Моисей водил евреев по пустыне сорок лет, но не мог войти с ними в Землю обетованную, – сухо сказала Ева по-английски. – Его могила на берегу Мёртвого моря – не на израильском, а на противоположном, где сейчас Иордания. Точного места никто не знает. Есть версия, что Ковчег Завета спрятали в пещере, где похоронен Моисей.
Американка обвела фломастером участок на карте Израиля и добавила по-русски:
– Где-то здесь. Горный массив Нево. Место, где две с половиной тысячи лет Ковчег ищут. Оказывается, есть другое Нево, где тоже может быть Ковчег.
– Ч-чёрт! – вырвалось у Одинцова. – Это наш хозяин догадался?!
– Я тоже могла догадаться, – заметила уязвлённая Ева. – Если бы сразу слышала этот текст. Нево – понятно же. Нево!
Одинцов обернулся к Вейнтраубу.
– Спасибо. Даже расстояния совпадают! Что от Иерусалима до Мёртвого моря, что отсюда до Ладоги по прямой порядка ста километров… – Он снова взглянул на карты. – А Волхов течёт из Ильменя в Ладогу, как Иордан из Кинерета в Мёртвое море. Длина реки там и здесь километров двести. Обалдеть. Во мы дураки-то!
– Это не мы дураки, это я дурак, – сказал Мунин за спиной у Одинцова.
Санкт-Петербург, гравюра петровского времени.
Историк смотрел на свою часть доски, где среди листков с памятками была вывешена распечатка гравюры петровского времени. Нижнюю половину занимало изображение Невы с кораблями на волнах, первых столичных построек и Петропавловской крепости со шпилем собора; в верхней клубились густые облака, а в них парило крылатое небесное воинство. По нижней кромке облаков от края до края гравюры змеилась лента с надписью на двух языках: «Санктъ Питеръ Бурхъ – St. Peters Burgh».
Мунин медленно провёл пальцем вдоль всей надписи.
– Я смеялся, когда вы говорили, что город назван в честь Петра Первого, – сказал он Одинцову. – Потому что принято считать, что это город святого Петра. А Пётр – это же камень по-латыни.
– Да, так сказано в Евангелии от Мэтью, – подтвердила Ева.
Мунин уныло вздохнул:
– Санкт Питер Бурх – значит Город Святого Камня. Того камня, на котором должен стоять Ковчег Завета.
91. Нохчалла
Салтаханов прекрасно всё расслышал.
Что-что, а пользоваться микрофонами и ловить каждое слово академики умели. Специалисты у генерала были классные. Под звуки разговора в особняке Вейнтрауба, которые разносились по трансляции из компьютерных колонок по кабинету, Салтаханов прихлёбывал крепкий чай и вспоминал Псурцева. Как он говорил? К этим троим как-то иначе приходит информация или обращаются они с ней иначе…
Так или нет, но троице, похоже, удалось одолеть очередную ступеньку на пути к решению задачи. «Интересно, каким будет следующий шаг», – подумал Салтаханов, и в этот момент дверь в кабинет медленно растворилась.
Мелькнувшая мысль – хорошенько нагнуть дежурного, чтобы впредь никого и никогда не пускал без предварительного звонка, – исчезла тут же. Салтаханов опешил так, что даже колонки выключил не сразу и не встал. Потому что готов был увидеть перед собой кого угодно, кроме вошедших. А обоих рядом вообще не мог себе представить.
На пороге кабинета, опираясь на суковатую полированную палку, стоял дед. Сколько Салтаханов себя помнил, дед всегда выглядел одинаково: на голове небольшая папаха седого каракуля, поверх наглухо застёгнутой рубашки – серый твидовый пиджак с Золотой Звездой Героя Советского Союза у левого лацкана; тёмные брюки заправлены в короткие, собранные гармошкой голенища хромовых сапог. Дома дед казался привычной частью пейзажа. В кабинете бюро Интерпола он выглядел почти как инопланетянин. Вдобавок из-за дедовского плеча выглядывал тот еврей, у которого Салтаханов отбил Одинцова и Мунина.
– Деда?! – выдавил Салтаханов, отставляя кружку с изображением оскаленной волчьей пасти и пытаясь на ощупь выключить трансляцию.
– Ассалам иалайкум, – промолвил старый чеченец, оглядывая кабинет с изображениями волков по стенам, а его спутник добавил:
– Шалом алейхем!
Откуда здесь мог взяться дед? Последние годы его надо было уговаривать даже на поездку в соседний район. Как он согласился? В таком возрасте, да ещё за компанию с этим… Салтаханов не мог вспомнить имя.
– Владимир – хороший парень, очень мне помог, – сказал дед на чеченском, словно читая мысли внука, и за спинку развернул к себе стул для посетителей. – Волки красивые… Поздороваться не хочешь?
Салтаханов наконец поднялся, и они обнялись. Дед сел на стул.
– Я говорю, волки красивые, – он скрестил жилистые руки на торце палки и прищурился. – Всё в игрушки играешь. А женишься когда? Конь нравится свой, а жена чужая? Не хочу умирать, пока не погуляю на свадьбе.
– Вот и живи сто двадцать лет, – ответил смущённый Салтаханов тоже по-чеченски, покосившись на Владимира.
– Я не понимаю по-вашему, – сказал тот на русском. – Честно. Понял только «деда».
– Это значит «дедушка», – зачем-то перевёл Салтаханов. – Он тоже по-русски почти не говорит. Как же вы с ним общались?
– Добрые люди помогли. Общие знакомые, ещё с войны… Если деда захочет, сам расскажет, – Владимир поставил у двери небольшую сумку. – Здесь его вещи кое-какие. А я пойду, пожалуй. Не буду мешать. Если что – позвоните, вот моя карточка. Дедушку отвезти куда-нибудь, мало ли…
– Почему ты с ним? – спросил Салтаханов, когда Владимир ушёл. – Он же враг.
– Чего мне бояться? Страшно, когда дурак с кинжалом, – ответил дед. – А Владимир умный. И смелый – сам в Чечню приехал, хоть и еврей. Знаешь ведь, что сейчас про чеченцев говорят. Многое – правда… Он не враг. Враги зла желают. Делают зло тебе, твоему народу. Владимир тебе что-то плохое сделал?
Салтаханов промолчал и, повинуясь властному жесту деда, сел на место, а старик продолжал неторопливо говорить:
– Слушай меня. Мы с евреями соседи с древних веков. Хазары были евреи. Но «Хазария» – чеченское слово. В Чечне первая хазарская столица была, на берегу Терека, от Грозного в сторону Кизляра. «Чечен» и «вайнах» – это еврейские слова…
О своём народе Салтаханов знал то, что полагается знать выходцу из достойной семьи. Сами чеченцы называют себя нохчи – потомками библейского Ноя. Из всех племён, которые существовали во времена Ветхого Завета, за тысячи лет сохранились только евреи и чеченцы. Два небольших народа, которым постоянно грозит уничтожение. Евреев и чеченцев не любят во всём мире. «Хотя тут евреи впереди, – подумал Салтаханов, – их не любят больше».
– Мы нохчи! – заявил он, и дед усмехнулся:
– О чистоте породы громче всех ревёт осёл. Чтобы называть себя нохчи, надо быть нохчи. Вести себя как нохчи. А реветь, чтобы все об этом знали, не обязательно. У нохчи есть нохчалла – наш кодекс чести. Многие его соблюдают? Сколько лет назрановцы резали равнинных чеченцев, как овец? Сколько надтеречных продали в рабство шатоевцы?
