– Вы имеете в виду Иру Краско? – спросила я.
Клавдия, чуть помедлив, кивнула. Если Бергман вызвал ее живейший интерес, то я скорее недоумение. Мои рваные джинсы, майка и дребезжащая при каждом шаге бижутерия ничего общего с ее жизненными ценностями не имели.
Ключников не потрудился объяснить, кто мы такие, и она, должно быть, решила: я – увлечение Бергмана, незначительное и мимолетное. По ее мнению, на социальной лестнице я находилась настолько ниже, что она всерьез сомневалась, стоит ли уделять мне внимание вообще. А мне только и оставалось, что, задрав голову, смотреть в облака…
– Моя бедная девочка, – добавила она с грустью. – Столкнуться с таким несчастьем на заре своей жизни… Боюсь, это наложит свой отпечаток, ведь она такая чувствительная, такая артистичная натура…
Светский разговор продолжался, а я гадала: зачем мы здесь? Пользы явно никакой. Бергман, как видно, решил, что тратить время впустую все же не стоит, взглянул на часы и решительно поднялся.
– Сожалею, но нам пора. Приятно было познакомиться.
Клавдия закудахтала «как жаль, что вы уходите» и сунула ему руку для поцелуя, которую он трепетно пожал. Стрешнев пошел нас провожать и вот тогда наконец заговорил:
– Полицейские буквально наводнили поселок. Задают вопросы.
– Неудивительно, произошло убийство… – сказал Ключников.
– Да-да, конечно, – покивал головой Вячеслав Иванович, словно бы подбирая слова. – Такое впечатление, они там что-то обнаружили. Не считая трупа, я имею в виду.
– Кто-то устраивал там сатанинские обряды. По крайней мере, похоже на то.
– У них есть подозреваемые?
– Вероятно.
– Но… вы-то должны знать? – глядя на Бергмана, произнес Стрешнев. – У них хотя бы есть догадки, кто занимался этой мерзостью и почему убили парнишку? Это какой-то обряд? Я имею в виду его смерть.
– Сомневаюсь, – сказал Бергман. – Есть у них подозреваемый или нет, мы вскоре узнаем. А пока… вы совершенно правы, полиции в поселке на каждом шагу, и нам с расследованием придется повременить. Им вряд ли понравится наше вмешательство.
– Я об этом не подумал, – нахмурился Стрешнев. – Наверное, вы правы. Что ж, Павел Аркадьевич, если у вас будут новости, очень прошу… вы же понимаете, все это касается наших детей… я всегда был против дружбы с этим Гошей. Но он нравился моей жене, она находила его забавным. Я не сказал ей о находке в доме Ситникова и дочь просил молчать. Клава считает, он сбежал от своей ужасной тетки. Это правда, что она могла убить парня из-за денег? Болтают, у нее нашли его банковскую карту.
– Она совершенно точно ею пользовалась, – ответил Ключников. – Но убить…
Максимильян молчал, не проявляя особого интереса к разговору, теперь было ясно: от Стрешнева мы ничего полезного не узнаем и нас он позвал для того, чтобы разжиться сведениями, а не делиться ими.
Наконец мы простились и отвезли Ключникова домой.
Лишь только мы остались в машине вдвоем, Максимильян позвонил Вадиму.
– Ты где?
– Неподалеку от вас, если вы еще в Черкасово. Нашел человека, который шепнул, кому Плетнев загнал подделку. Нам было о чем поболтать с художником, вот я и махнул в поселок. А Плетнев надумал спешно его покинуть, грузил кое-какие пожитки в свою тачку, когда я подъехал. В общем, я решил понаблюдать, куда наш мальчик отправится. Сейчас как раз выезжаем из Черкасово.
– Значит, скоро увидимся, – сказал Максимильян.
Мы заметили машину Волошина на въезде в город. Он нас тоже увидел и перезвонил.
– Как там наша Девушка? Скажи ей, я скучаю.
– Сам скажи.
– Она красавица, верно, Джокер?
Максимильян посмотрел на меня и кивнул:
– Да, она прекрасна.
– Вы мне тоже нравитесь, – усмехнулась я.
– Совсем не то я ожидал услышать, – засмеялся Волошин. – Ну, да ладно. Плетнев, судя по всему, едет домой. Надо решать, что делать. Дадим ему еще немного подвигаться или пора его малость встряхнуть?
– Уверен, что сможешь его разговорить?
– Я? Обижаешь. Мне известен сто один способ…
– Я серьезно, Вадим.
– По тому как он выглядел, забрасывая в машину свои манатки, парень в бега намылился. Уж очень нервничает. Есть с чего?
– Есть.
– Тогда не вижу смысла тянуть с разговором.
Между тем Плетнев въехал во двор своего дома, и мы за ним. Он вряд ли обратил на это внимание. Вадим прав, художник нервничал и очень спешил, вот только не ясно куда. Бросил машину и бегом припустился к подъезду, с собой взял лишь сумку с документами. Припарковавшись неподалеку, мы тоже вошли в подъезд, на двери кодовый замок, но Бергман с ним прекрасно справился.
«Наверняка цифры стерлись от постоянного использования», – решила я; проблема в том, что на цифры он вроде бы даже не взглянул.
Мы направились к лифту, Вадим воспользовался лестницей, на третий этаж поднялся раньше, чем мы, и даже не запыхался. Постоял немного возле двери, прислушался. Потом достал из кармана отмычки и почти бесшумно открыл дверь. Его таланты были мне хорошо известны и потому не удивили.
Мы оказались в прихожей, Плетнев, находясь где-то рядом, разговаривал по телефону.
– Да, на месяц, может, полтора. Хочу сменить обстановку, иногда это полезно…
Мы входили в гостиную, а Плетнев оттуда как раз выходил, увидев нас, растерянно замер.
– Вы… в чем дело, черт возьми?
Вадим в ответ улыбнулся.
«Такой улыбкой, – подумала я, – только волков пугать». Не знаю, что подумал Плетнев, но попятился, стараясь оказаться как можно дальше от Вадима.
Тут вперед выступил Бергман, спросил:
– Далеко собрались? – И устроился в кресле.
– Что вообще происходит? – произнес Плетнев, голос дрожал, смотреть он предпочел на меня, потому что Бергман не понравился ему даже больше, чем Вадим. Я решила: мне отвечать и придется.
– У нас несколько вопросов.
– Я понял: вас Ключников нанял? Я не знаю, что он вообразил, но его жена меня никогда не интересовала как женщина. Я писал ее портрет, мы болтали о том о сем…
– И между делом трахались, – кивнул Вадим, перебравшись поближе к Плетневу, тот упал в кресло, а Волошин навис над ним, опершись на спинку, чем очень художника нервировал.
– Послушайте, – выдохнул он. – Мы же цивилизованные люди… Что за средневековье такое… В конце концов, пусть Ключников разбирается со своей женой.
– Это ты цивилизованный, – зевнул Вадим, – а я – дикий. И когда мне нагло втюхивают… заведомую неправду, впадаю в бешенство. Лучше не доводить до этого.
– Лучше, – с готовностью кивнула я, Бергман с намеком на печаль тоже кивнул:
