«Ловец не может ни делом, ни устным принуждением, ни психическим внушением вызывать у любого человека, будь то самый страшный преступник, серийный убийца и по людским законам потерявший душу и продавшийся дьяволу, желание самовольно уйти из жизни. Это дело Господа нашего, и не ловцам вмешиваться в такие дела. Это преступление против воли Господа, только он карает и милует. И если будет такова его воля, то любой преступник раскается при жизни и муки его совести будут страшнее любого известного на земле наказания. От них не скрыться, не избавиться, не излечиться, и это Голгофа для любого, преступившего человеческие и божеские законы».
Только Моника знала о его преступлении, и пока она хранила эту тайну. И, увидев трансформировавшегося на глазах призрака матери, он не только вновь испытал жалящее чувство вины, но и смертельно испугался, что сейчас все раскроется, Идрис узнает о том, что произошло почти восемь лет назад, его немедленно исключат из Ордена и лишат всех сверхвозможностей. Совершил бы он сейчас такое? Виктор не раз задавал себе этот вопрос, но четкого ответа у него так и не было. Он яростно ненавидел мучителя и убийцу матери, ему было мало тех страданий, который тот испытывал в теле аморфа, он бы самолично распинал его на кресте ежедневно, пытал и мучил все эти годы. И эта непроходящая ненасытная ненависть разрушала. Виктор понимал, что аномальные способности, которыми его наделил высший, вызывают такую сверхчувствительность, и просто терпел постоянно сидящее в нем жало ненависти и злобы, как обычные люди терпят неизлечимую болезнь, зная, что при жизни не смогут от нее избавиться. Именно поэтому он старательно избегал любого контакта с призраком матери. А она все никак не могла успокоиться и уйти в высшие сферы. Ее крепко держало то положение, в котором очутился Николай. Превратившись после смерти в ангела, она стала воплощением света, милосердия и добра и пыталась исправить зло. Ее душа не могла оставить в муках несчастного аморфа. И это был неразрешимый конфликт.
– Я знаю, кто ты, – продолжила она, – знаю, что за дело ты взвалил на свои плечи! И хочу предостеречь тебя…
– Мама! – остановил ее Виктор. – Я не хочу обсуждать подобные вопросы! Ты же знаешь, что живое – живым! Уходи, не тревожь меня! Я давно сказал, что неправильно нам общаться, ни к чему хорошему это не приведет!
– Мне позволили, и я хочу рассказать тебе…
– Мама! – снова остановил ее Виктор.
Он глянул вниз, но фигура Идриса скрывалась во мраке уходящей вглубь лестницы, и создавалось ощущение, что Виктор остался наедине с матерью. Но он точно знал, что высший здесь и все слышит.
– Я не буду говорить о прошлом, – четко проговорил он и пристально посмотрел в глаза мамы.
Она напрягалась и кивнула. Он едва заметно вздохнул.
– Я не скажу ничего лишнего, только хочу предупредить, – продолжила она более спокойно, – не все так замечательно в этой работе, как тебе кажется. Я вижу, вернее, я чувствую, как сильно ты изменился за эти десять лет. Может, стоит сегодня все закончить? И попытаться вернуться к обычной человеческой жизни. Витенька, родной мой! Тебе всего двадцать семь! Еще можно получить профессию, найти хорошую достойную девушку, жениться и существовать, как обычный и счастливый парень! Сил нет смотреть, как ты меняешься, с кем ты общаешься… Я знаю, ты можешь попросить стереть из памяти весь этот кусок жизни ловца.
– Мама, я все решил! – ответил он и склонился к ней, пытаясь коснуться губами щеки.
Но ощутил лишь холодный воздух. Он вздрогнул и зажмурился.
– Вам не говорят, но есть случаи, когда сами ловцы добровольно кончают… – зашелестел голос.
– Хватит! – перебил Идрис и возник на ступеньке рядом с ними.
Мать Виктора замолчала, ее облик затуманился, лицо будто поплыло, растворяясь, только голубые глаза сияли чистым небесным светом и озаряли темноту лестничного проема. Но вот и они потухли, призрак исчез.
Виктор закрыл лицо ладонями и замер. Информация, которую хотела передать ему мать, заставляла задуматься. Ему и в голову не приходило, что ловцы самоубийц могут сами совершить суицид. Он никогда не слышал о таком, и даже в Уставе Ордена не упоминалось о подобном исходе. И Виктор был уверен, что все члены застрахованы от этого страшного смертного греха, ведь информация о жизни аморфов могла раз и навсегда отшибить даже мысли о таком конце. Но мать не могла придумать такой аргумент, чтобы отговорить его не продлевать контракт. Ведь она была ангелом, а те не лгут. И было о чем поразмыслить.
– Ты готов? – услышал он голос и открыл глаза.
Идрис стоял рядом на ступеньке и пристально смотрел на него. Чуть ниже находился монах, его лицо по-прежнему скрывал надвинутый капюшон.
– Полностью, – кратко ответил Виктор и выпрямил спину.
Из дневника Виктора:
«Лиза красива? Я последнее время все задаю себе этот вопрос. Тоненькая, хрупкая, с нежным лицом, иногда бледным, а иногда с тонким розовым румянцем, с голубыми глазами, опушенными длинными густыми ресницами, с волнами пепельно-русых вьющихся волос, падающих ей на плечи, с маленькими, но пухлыми губами… Она выбивается из общей массы девушек, которые делают упор на сексуальность, ярко красят глаза и губы, носят сильно обтягивающие кофточки и короткие юбки. Их тела просто кричат: „Возьми меня! Я так доступна!“ И многие парни живо реагируют на этот немой призыв. А Лиза словно создана не из плоти, а из воздуха, вернее, из полевых незабудок, ромашек и гвоздик. Кажется, ветер подует, и ее эфемерный облик разлетится на тысячи невесомых голубых, розовых, белых лепестков. И останется только сладкий свежий аромат. Именно так я ее воспринимаю. И мне кажется, что сексуальности она напрочь лишена. Одна нежность и закрытость, которые создают тайну. Лиза – бутон с сомкнутыми лепестками. И меня это будоражит и возбуждает куда сильнее, чем выставленные напоказ, обнаженные донельзя части тел некоторых девушек. Накрашенные блестящей алой помадой, сложенные в капризную гримасу или выставленные будто для поцелуя губы притягивают взгляд лишь на мгновение, вызывая быструю реакцию мужского организма. Но так же быстро она и проходит. Ведь все так очевидно. А вот любую тайну хочется узнать, это манит и цепляет намного сильнее.
Лиза… я так люблю тебя! Но нам не быть вместе! Остается любить тебя безнадежно всю жизнь… И другие девушки уже не существуют».
Они спустились еще на несколько ступеней и оказались перед металлической дверью. Пять кованых роз посередине, собранных в квадрат, повернутый углом вверх, зацепили взгляд Виктора. Это была эмблема ловца низшей ступени, своеобразный розовый крест. Он, как и остальные из пятерки, носил такие украшения, сделанные из черненого серебра. А вот у Идриса, как высшего пятерки, был крест другой формы: из шести роз. И средняя, в центре квадрата, вырезана из кроваво-красного рубина.
Монах раскрыл перед ними дверь. Они сделали несколько шагов и остановились, одновременно произнеся формулу приветствия Ордена, неизменную веками:
