Протиснувшись мимо твердой заглушки в горле, голос у Джеймса выходит пронзительным, как исцарапанная пластинка:
– А я думал – ты.
И пока им больше ничего не нужно говорить.
Есть вещи, о которых они так и не заговорят. Джеймс ни единым словом не перемолвится с Луизой и будет стыдиться до конца своих дней. Позднее он и Мэрилин мало-помалу отчасти соберут из осколков то, чего не сказали. Он покажет ей отчет судмедэксперта; она втиснет ему в руки поваренную книгу. Сколько времени пройдет, прежде чем Джеймс заговорит с сыном, не высекая искр в голосе; сколько времени пройдет, прежде чем Нэт, слыша отцовский голос, перестанет вздрагивать, будто его секут. Остаток лета и еще долгие годы они будут нащупывать слова, говорящие ровно то, что они хотят сказать – Нэту, Ханне, друг другу. А сказать нужно многое.
А в эту минуту тишины что-то касается руки Джеймса – легко, почти неощутимо. Мотылек, думает Джеймс. Манжета рубашки. Но, опустив глаза, он видит кисть Мэрилин – изгиб пальцев, легкое пожатие. Он почти забыл, каково это – прикоснуться к ней. Получить хоть сколько-то прощения. Он склоняет голову и лбом тычется в ее руку, переполненный благодарностью за то, что ему подарен еще день.
В постели они нежны, будто впервые вместе. Его рука деликатно скользит по ее пояснице, ее пальцы осторожно, медленно расстегивают пуговицы на его рубашке. Их тела постарели; он чувствует, как сутулятся его плечи, видит серебристые шрамы кесарева ниже ее талии. Во тьме они друг с другом бережны, будто понимают, до чего они хрупки, понимают, что могут разбиться.
Ночью Мэрилин просыпается и чувствует подле себя тепло мужа, чует его – похоже на гренок, сочный и горько-сладкий. Хорошо бы остаться, прижаться к нему, всем телом чувствовать, как поднимается и опускается его грудь, будто это она сама дышит. Но у Мэрилин есть дело.
Перед спальней Лидии она останавливается, взявшись за ручку, и головой прислоняется к косяку, вспоминает свой последний вечер с дочерью: как вспыхнул свет на стакане с водой, как она, Мэрилин, поглядела на Лидию через стол и улыбнулась. С бесконечной самонадеянностью сочиняя Лидии будущее, она ни на миг не могла даже вообразить, что этого будущего не случится. Что она хоть отчасти ошибается.
Тот вечер, та самонадеянность теперь видятся древними, крохотными, будто уже миновало много лет. Пережиты еще до рождения детей, до замужества, в детстве. Она понимает. Надо идти вперед – больше некуда. Но внутри ворочается желание вернуться в прошлое хоть на миг. Не изменить прошлое, даже не поговорить с Лидией, не рассказывать ей ничего. Лишь отворить дверь, и еще разок увидеть спящую дочь, и знать, что все хорошо.
И, в конце концов отворив дверь, именно это Мэрилин и видит. Силуэт дочери в постели, на подушке – длинная прядь. Приглядевшись, различает, как с каждым вздохом ходит вверх-вниз цветастое одеяло. Мэрилин понимает, что ей даровано видение, и старается не моргать, впитывает этот миг, напоследок явленный прекрасный образ – свою спящую дочь.
Однажды, когда Мэрилин будет готова, она раздернет шторы, выгребет одежду из комода, соберет книжки с пола и упакует в коробки. Выстирает постельное белье, выдвинет ящики стола, опустошит карманы дочериных джинсов. И обнаружит лишь осколки Лидии: монетки, не отосланные открытки, выдранные из журналов страницы. Задумается над мятной жвачкой, еще завернутой в целлофан, – важно ли это, значило ли что-то для Лидии или было забыто и отброшено? Мэрилин понимает, что ответов не найдет. Но пока она смотрит на силуэт в постели, и глаза ее наполняются слезами. Этого довольно.
Сойдя по лестнице на рассвете, Ханна проводит учет. Две машины во дворе. Два кольца с ключами на столике в прихожей. Пять пар обуви у двери – одна пара Лидии. От этой последней картины внутри, прямо между ключицами, жжет, но арифметика обнадеживает. А выглянув на улицу, Ханна видит, как у Вулффов открывается дверь и выходят Джек с собакой. Ничего не будет как прежде, это Ханна понимает. Но Джек с собакой по дороге к озеру тоже обнадеживают. Будто вселенная постепенно возвращается на круги своя.
Однако для Нэта, который стоит наверху у окна, истинно обратное. Нэт очнулся от глубокого пьяного сна, организм исторгнул из себя виски, и теперь все вокруг как новое: контуры мебели, солнечные лучи, исполосовавшие ковер, собственные руки. Даже боль в желудке (Нэт не ел со вчерашнего утра, и того завтрака, как и виски, тоже давным-давно нету) ярка, и чиста, и остра. А теперь на улице он видит то, что ищет который день, – Джека.
Нэт не переодевается, не берет ключей, ни о чем не думает. Лишь натягивает кроссовки и слетает по лестнице. Вселенная подарила ему шанс, и Нэт этот шанс не прохлопает. Он распахивает дверь; Ханна – испуганное размытое пятно в прихожей. Ханна даже не обувается. Выскакивает босиком, мчится следом, и асфальт у нее под ногами еще холоден и влажен.
– Нэт! – окликает она. – Нэт, он не виноват.
Нэт не останавливается. Он не бежит – он в исступлении шагает к повороту, за которым только что исчез Джек. Нэт сейчас – как ковбои в отцовских фильмах: выпятил челюсть, целеустремленно и неумолимо надвигается по пустынной улице.
– Нэт! – Ханна хватает его за локоть, но он даже не сбавляет шагу, а она семенит рядом, стараясь не отстать.
Они уже на углу и замечают Джека одновременно – тот сидит на причале, обхватив колени, а рядом улеглась собака. Нэт тормозит на тротуаре, пропуская машину, и Ханна изо всех сил тянет его за руку.
– Ну пожалуйста, – говорит Ханна. – Ну пожалуйста.
Машина проезжает, и Нэт колеблется, но он слишком давно добивается ответа. Сейчас или никогда, решает он, отдергивает руку и перебегает улицу.
Если Джек и слышит их шаги, виду он не подает. Застыл и глядит на воду, пока над ним не нависает Нэт.
– Ты что думал, я тебя не замечу? – спрашивает Нэт.
Джек не отвечает. Медленно встает, поворачивается, не вынимает рук из задних карманов джинсов. Как будто, думает Нэт, со мной и драться не стоит.
– Вечно прятаться не выйдет.
– Я понимаю, – отвечает Джек. Собака у его ног тихо скулит.
– Нэт, – шепчет Ханна. – Пошли домой. Ну пожалуйста.
Нэт пропускает это мимо ушей.
– Надеюсь, ты тут сидел и сожалел, – говорит он.
– Мне ужасно жаль, – отвечает Джек, – что так вышло с Лидией. – В голосе легкая дрожь. – Что все так вышло.
Его собака пятится, жмется к ногам Ханны, и Ханна не сомневается: теперь Нэт разожмет кулаки, и отвернется, и уйдет, и оставит Джека в покое. Да вот только ничего подобного. На миг Нэт теряется – и от растерянности звереет.
– И ты считаешь, это что-то меняет? Абсолютно ничего. – У Нэта белеют костяшки. – Скажи мне правду. Сию секунду. Я должен знать. Что между вами было. Зачем она пошла на озеро.
Джек как бы качает головой, но обрывает жест, будто не понимает вопроса.
– Я думал, Лидия тебе рассказала… – Рука у него вздрагивает, будто он хочет взять Нэта за плечо, за руку. – Надо было мне самому рассказать, – продолжает он. – Давным-давно надо было…
