– Кого? – дважды переспросили в трубке, и Лидия плюнула, перестала шептать, рявкнула:
– Нейтана Ли. Он у вас гостит. Нейтан Ли.
Потекли минуты, и с каждой минутой плата за междугородний звонок росла, – впрочем, когда принесут счет, Джеймс будет в таком отчаянии, что не заметит. Мэрилин внизу все крутила и крутила ручку телевизора: «Рода». «Человек на шесть миллионов долларов». «Куинси»
[41]. Опять «Рода». В конце концов Нэт подошел к телефону.
– Нэт, – сказала Лидия. – Это я.
К ее удивлению, глаза налились слезами от одного его голоса, хотя говорил он ниже и резче, будто простудился. Вообще-то Нэт как раз на три четверти опустошил первое пиво в своей жизни, и комната общаги уже тепло засияла. А голос сестры, сплющенный межгородом, прорезал это сияние тупым ножом.
– Что такое?
– Ты не позвонил.
– Что?
– Ты обещал. – Лидия запястьем отерла глаза.
– И ты поэтому звонишь?
– Нет, послушай. Я хотела что-то сказать. – И она замолчала, раздумывая, как объяснить. В трубке раздался взрыв хохота – точно волна разбилась о берег.
Нэт вздохнул:
– Что такое? Мама из-за домашки пилит? – Он поднес к губам бутылку; пиво нагрелось, и от пивной затхлости язык будто засох. – Стой, дай угадаю. Мама купила тебе особенный подарок, но это просто книжка. Папа купил тебе новое платье – нет, алмазное колье – и рассчитывает, что ты будешь его носить. Вчера за ужином тебе пришлось говорить, говорить и говорить, и все их внимание доставалось тебе одной. Ну как, уже теплее?
Лидия в ошеломлении лишилась дара речи. Всю жизнь только Нэт понимал их семейный язык – все, что никак не объяснишь чужим: что книга или платье – не просто вещи, которые читают и носят; что внимание сопряжено с ожиданиями, и они сыплются на тебя снегопадом, заваливают, расплющивают. Все слова верны, однако Нэт говорит незнакомым голосом, и они тривиальны, и резки, и пусты. Так их услышали бы другие. Брат ей уже чужой.
– Мне пора, – сказал он.
– Погоди. Нэт, погоди. Послушай.
– Господи боже, только этого мне не хватало. – И во вспышке обиды Нэт прибавил: – Может, Джеку нажалуешься на свои проблемы?
Он тогда не знал, как будет мучить его эта фраза. Грохнул трубку на рычаг, и в груди кольнуло виной – будто едкий пузырек лопнул. Но издали, из кокона праздничного жара и шума, Нэт смотрел на мир иначе. Все, что вблизи зловеще заслоняло горизонт – школа, родители, жизнь, – скукоживалось и исчезало, стоило лишь отступить на шаг. Не подходи к телефону, когда они звонят, рви их письма, сделай вид, будто их вовсе нет на свете. Начни с чистого листа – ты новый человек, у тебя новая жизнь. Проблема только в географии, решил он (если ты еще не пробовал порвать семейные узы, такая уверенность дается без труда). Еще чуть-чуть – и Лидия тоже уедет учиться. Еще чуть-чуть – и она тоже разрубит эти цепи. Нэт влил в себя остатки пива и пошел за следующей бутылкой.
Дома, в одиночестве сидя на площадке, Лидия еще долго обеими руками сжимала трубку. Слезы, от которых перехватывало горло, уже высохли. Внутри ровно курился жгучий гнев на Нэта, в ушах звенели его прощальные слова. Только этого мне не хватало. Он обернулся другим человеком – и этому человеку плевать, что он нужен Лидии. Этот человек сказал ей гадости, нарочно сделал больно. Она и сама становилась другим человеком – человеком, который бьет сестру по лицу. И сделает больно Нэту – пусть знает. Может, Джеку нажалуешься на свои проблемы?
Наутро в понедельник она надела свое самое красивое платье с воротником-хомутом, все в красных цветочках, – отец купил осенью. «Кое-что новенькое к новому учебному году», – сказал он. Они пришли за тетрадками и ручками, и он углядел это платье на манекене в витрине. Джеймс любил покупать Лидии платья с манекенов – считал, раз платье на манекене, значит, все такие носят. Последняя мода, верно? Каждой девушке нужно платье на особый случай. Лидия старалась одеваться понезаметнее: спортивная куртка с капюшоном и вельветовые брюки, однотонная блузка и джинсовые клеша, – и понимала, что в таких платьях ходят на свидания, но сама-то на свидания не ходила. Месяцами платье висело в глубине чулана, но сегодня Лидия стащила его с вешалки. Тщательно расчесала волосы на пробор, прямо по центру, и пристегнула сбоку красной заколкой. Кончиком помады обвела контур губ.
– Какая ты красавица, – за завтраком сказал Джеймс. – Глаз не оторвать, прямо Сьюзен Дей
[42].
Лидия улыбалась и не произнесла ни слова – ни когда Мэрилин сказала: «Сегодня не задерживайся, к ужину вернется Нэт», – ни когда Джеймс ткнул пальцем в ямочку у нее на щеке – опять эта старая шутка – и сказал: «Теперь все мальчики будут за тобой увиваться».
Ханна через стол разглядывала сестрино платье и помадную улыбку, пальцем растирала запекшуюся паутинку болячки, оплетшую горло. Не надо, хотелось сказать ей, но она не знала, чего не надо. Знала одно: вот-вот что-то случится, и тут ничего не скажешь и не сделаешь, оно случится все равно. Когда Лидия ушла, Ханна схватила ложку и размяла мокрые хлопья в кашу.
Ханна не ошиблась. После школы Лидия попросила Джека съездить на Кручу над городом, и они припарковались в тени. Пятничным вечером, пока не шуганут патрульные, здесь, постепенно запотевая окнами, стояло бы с полдюжины машин. А в ясном свете понедельника вокруг ни души.
– И когда Нэт возвращается?
– Сегодня, по-моему.
На самом деле Лидия знала, что Нэт приземлится в кливлендском аэропорту Хопкинса в пять девятнадцать. Отец довезет его до дома к половине седьмого. Она выглянула в окно на часовую башню «Первого федерального», едва различимую в центре города. Пять минут пятого.
– Странно, что его нет?
Лидия рассмеялась – получился краткий горький смешок.
– Да ему наверняка не хватило. Не терпится слинять с концами.
– Ну вы же не на веки вечные расстаетесь. Он будет приезжать. На Рождество. Летом. Да? – И Джек задрал бровь.
