Нэт в Миддлвуде не знает, сколько провалялся на переднем сиденье. Знает только, что кто-то открывает дверцу машины. Кто-то его окликает. Затем чья-то рука сжимает ему плечо, теплая, мягкая, сильная рука – и не отпускает.
Нэту, который выдирается из глубокого опьянелого ступора, чудится отцовский голос, хотя отец никогда не произносил его имя так тихо, не прикасался к нему с такой нежностью. За миг до того, как Нэт разлепляет веки, перед ним стоит отец – и не исчезает, даже когда мир фокусируется, складывается в мутный солнечный свет, патрульную машину, Фиска на корточках перед открытой дверцей. Пустую бутылку из пальцев Нэта вынимает Фиск, поднять голову ему помогает Фиск, но в сердце своем Нэт видит отца и плачет, когда отец так ласково говорит:
– Сынок, пора домой.
Одиннадцать
А в апреле Нэт рвался из дома прочь. Весь месяц перед поездкой в университет подкладывал книжки и одежду в растущую гору вещей. Каждый вечер, ложась в постель, доставал из-под подушки письмо и перечитывал, смакуя подробности: третьекурсник из Олбени Эндрю Биннер, астрофизик, устроит ему экскурсию по кампусу, проведет беседы интеллектуального и практического плана за трапезами в столовой и поселит у себя на длинные выходные. С пятницы по понедельник, думал Нэт, читая билеты на самолет, девяносто шесть часов. После ужина в честь дня рождения Лидии он стащил чемодан вниз – все, что надо взять с собой, и все, что надо оставить, к тому времени уже было рассортировано.
Даже из-за закрытой двери своей спальни Лидия слышала: клац-клац – открываются чемоданные застежки; хлоп – крышка откинулась на пол. У них в семье никто не путешествовал. Как-то раз, когда Ханна была еще крохой, съездили в Геттисберг и Филадельфию. Отец нарисовал маршрут в атласе – череда достопримечательностей, так пропитавшихся американской историей, что она сочилась отовсюду: из названий бензоколонок («Дизельное топливо “Вэлли-Фордж”»
[36]), из меню в забегаловке, куда они заехали пообедать («Креветки “Геттистаун”», «Свиная вырезка “Уильям Пенн”»
[37]). В каждом ресторане официантки таращились на отца, затем на мать, затем на Лидию, и Нэта, и Ханну. И Лидия, хоть и была маленькая, понимала, что больше они сюда не вернутся. С тех пор отец каждый год брал летние курсы, будто хотел – справедливо подозревала она – избежать вопросов насчет семейного отпуска.
У Нэта в комнате с грохотом задвинули ящик. Лидия легла на кровать и закинула ноги на стенку, попирая открытку с Эйнштейном. Во рту осталась тошнотворная сладость глазури, в желудке воро чался праздничный торт. В конце лета, подумала Лидия, Нэт упакует не один-единственный чемоданчик, а огромный чемоданище, и груду коробок, и все свои книжки, и тряпки, и вообще все, что у него есть. Из угла комнаты исчезнет телескоп; стопка журналов по аэронавтике испарится из чулана. На голых полках – пыльная кайма, а там, где раньше стояли книжки, – блестящее дерево. Во всех ящиках пусто. Даже белья на постели не будет. В дверь толкнулся Нэт:
– Какая лучше? – И предъявил две рубашки – в каждой руке по вешалке, лицо – точно окно между занавесками. В левой руке – однотонная голубая, Нэтова парадная рубашка, которую он надевал в том году на вручение наград в одиннадцатом классе. В правой – рубашка в «огурцах», Лидия ее раньше не видела; на манжете еще болтается ценник.
– А это ты где взял?
– Купил, – ухмыльнулся Нэт.
Всю жизнь, если ему требовалась новая одежда, мать волокла его в универмаг «Декерз», и Нэт соглашался на все, что она выбирала, – лишь бы побыстрее отделаться. А на той неделе, пересчитывая свои девяносто шесть часов, впервые сам поехал в торговый центр и купил эту рубашку, выудил яркий узор с забитой вешалки. Будто новую кожу купил – и сестра тоже это уловила.
– Для занятий больно красотка. – Поправляться Лидия не стала. – Или в Гарварде так принято?
Нэт опустил вешалки:
– Там у них тусовка для гостей. И этот мой студент написал, что они в общаге на выходные закатывают вечеринку. В честь конца триместра. – Нэт снова приложил к себе узорчатую рубашку, прижал воротник подбородком: – Пожалуй, примерить надо.
Он удалился в ванную, и Лидия услышала, как вешалка проскребла по штанге. Тусовка: музыка, танцы, пиво. Флирт. Телефоны и адреса на клочках бумаги. Напиши мне. Позвони мне. Встретимся. Ноги сползли со стены на подушку. Тусовка. Где перетасовывают колоду новых студентов, где они сливаются с остальными, преображаются.
На ходу застегивая верхнюю пуговицу, из ванной вернулся Нэт:
– Ну как?
Лидия прикусила губу. Голубой узор на белом ему шел – так Нэт стройнее, выше, смуглее. Пуговицы пластмассовые, но блестели, как жемчуга. Нэт уже стал другим человеком – знакомым из далекого прошлого. Лидия уже по нему скучала.
– Другая лучше, – сказала она. – Ты же в колледж едешь, а не в «Студию 54»
[38].
Но ясно было, что Нэт уже решил.
Ближе к полуночи Лидия на цыпочках зашла к нему. Весь вечер хотела рассказать про отца и Луизу, про то, что видела днем в машине, про то, что точно знала. Нэт был поглощен своими мыслями; проще дым руками хватать, чем улавливать Нэтово внимание. А у Лидии последний шанс. Утром Нэт уедет.
В сумеречной комнате горела только лампочка на столе, Нэт в старой полосатой пижаме стоял на коленях у подоконника. Лидия решила, что он молится, смутилась, застигнув его в такой интимный момент, – все равно что голым застать – и уже начала закрывать дверь. Но Нэт обернулся на ее шаги, и улыбка его сияла, как луна, уже распухавшая над горизонтом, и Лидия сообразила, что ошиблась. Нэт у открытого окна не молился, Нэт грезил – что, позднее поймет Лидия, по сути почти одно и то же.
– Нэт, – сказала она.
В голове на перекатах бурлило все, что она хотела сказать. Я видела. Мне кажется. Мне надо. Как впихнуть такую громадину в крохотные гранулы слов? Нэт ничего не замечал.
– Ты посмотри, – прошептал он в таком восторге, что Лидия тоже опустилась на колени и выглянула.
