– Правда? – медленно переспрашивает Нэт, и, повернувшись к лестнице, не глядя на детей, Мэрилин отвечает лишь:
– Они так сказали.
Полчаса Нэт возит ложкой в хлопьях, осевших на дне плошки, а Ханна нервно за ним наблюдает. Нэт каждый день смотрел на дом Вулффов, поджидал, подкарауливал Джека, хотя и сам не вполне понимает зачем. Как-то раз даже забрался на крыльцо и заглянул в окно, но в доме вечно ни души. «Фольксваген» уже который день не фырчит на улице. В конце концов Нэт отпихивает плошку и тянется к телефону.
– Иди отсюда, – велит он Ханне. – Мне надо позвонить.
На лестнице Ханна останавливается, слушает медленные щелчки – Нэт крутит диск.
– Офицер Фиск, – после паузы говорит он, – это Нейтан Ли. Я насчет сестры. – Он понижает голос, и до Ханны долетают лишь обрывки и ошметки. Нужно пересмотреть. Пытался с ним поговорить. Ведет себя уклончиво. Под конец слышно лишь одно слово. Джек. Джек. Будто Нэт снова и снова сплевывает, а иначе это имя не произнести.
Положив трубку – швырнув так, что телефон звякает, – он запирается у себя. Они считают, у него истерика, но он-то знает, что дело нечисто, Джек замешан, в головоломке не хватает какой-то детали. Если не верит полиция, родители тоже не поверят. Отец почти не появляется дома, а мать опять торчит у Лидии; за стенкой слышно, как она расхаживает там туда-сюда, словно кошка на охоте. В дверь стучится Ханна, и Нэт ставит пластинку – громко, заглушая стук по дереву и материны шаги. Впоследствии ни один из них не вспомнит, как прошел этот день, – лишь муть онемения, которую застило все, что случилось назавтра.
Вечером Ханна выглядывает наружу в щелочку чердачной двери. Под дверью Нэта – бритвенный световой разрез, под дверью Лидии – еще один. Полдня Нэт снова и снова крутил пластинку, а теперь наконец она докрутилась, и он не поставил заново, и тишина ползет на площадку густым туманом. На цыпочках сойдя вниз, Ханна видит, что в доме темно, отца все нет. На кухне подтекает кран: кап, кап, кап. Надо бы, конечно, завернуть, но тогда станет совсем тихо, а это сейчас невыносимо. Вернувшись на чердак, Ханна воображает, как в кухне капает кран. С каждым кап на матовой стали раковины появляется новая капля.
Ужасно хочется забраться в постель сестры и уснуть, но там мать, поэтому нельзя, и Ханна утешается, кружа по комнате, проверяя свои сокровища, выуживает их из тайников и разглядывает. На пружинах под матрасом – самая маленькая ложечка из материного чайного сервиза. За книжками в шкафу – отцовский старый бумажник, потертая кожа истончилась как пергамент. Карандаш Нэта – от его зубов из-под желтой краски проступила древесина. Это все неудачи. Успехи утрачены: кольцо от отцовских ключей с работы; лучшая материна губная помада – «матовый розовый лепесток»; кольцо настроения, которое Лидия носила на большом пальце. Эти предметы были желанны, их искали, изымали из Ханниных рук. «Это не игрушка», – сказал отец. «До макияжа ты пока не доросла», – сказала мать. Лидия выразилась прямее: «Не смей трогать мои вещи». Ханна закладывала руки за спину, наслаждаясь нотацией, серьезно кивала, запоминая их силуэты, стоявшие у ее постели. Когда они уходили, под нос бормотала все, что сказали, вновь рисовала их в пустоте, где они только что были.
Ей осталось лишь нежеланное, нелюбимое. Но и эти вещи она на место не возвращает. Чтобы утешить невостребованных сирот, она дважды тщательно их пересчитывает, стирает тусклое пятнышко с ложечки, открывает и закрывает карман для мелочи в бумажнике. Кое-что хранится у Ханны годами. Никто и не заметил, что вещи пропали. Они ускользнули неслышно, даже без никакого кап.
Ханна понимает: что бы ни говорила полиция, Нэт убежден, что это Джек привел Лидию на озеро, Джек причастен, Джек виноват. Нэту видится, как Джек затаскивал ее в лодку, Джек сталкивал ее в воду, Джек оставил отпечатки пальцев у нее на шее. Но насчет Джека Нэт крупно ошибается.
Ханна это знает, и вот почему. Прошлым летом они с Нэтом и Лидией ходили на озеро. Было жарко, и Нэт пошел поплавать. Лидия в купальнике загорала на полосатом полотенце в траве, ладонью прикрыв глаза. Ханна про себя перечисляла прозвища Лидии. Лид. Лидс. Лидди. Милая. Деточка. Ангел. Ханну всегда звали только Ханной. В небе ни облачка, и вода на солнце побелела, как лужа молока. Лидия тихонько вздохнула и расправила плечи. От нее пахло детским маслом, ее кожа блестела.
Ханна сощурилась, глазами поискала Нэта и прикинула варианты. Можно звать ее, к примеру, «Ханна-бананна». Или придумать прозвище не от имени, а что-нибудь странное, но если это скажут они, получится тепло и ласково. Лось, подумала она. Фасолька. А потом мимо прошел Джек – черные очки задраны на темя, хотя солнце ослепительное.
– Ты бы поосторожнее, – посоветовал он Лидии. – Будешь с белым пятном на лице, если так лежать.
Она засмеялась, убрала руку и села.
– А Нэта нету? – спросил Джек, присев рядом, и Лидия махнула рукой на воду. Джек вытащил из кармана сигареты, закурил, и внезапно рядом уже стоял Нэт и смотрел на них волком сверху вниз. Голую грудь испещряли капли, с волос текло на плечи.
– Ты что тут забыл? – спросил он Джека, а тот затушил сигарету в траве, опустил очки на глаза и лишь тогда поднял голову.
– На солнышке греюсь, – ответил он. – Может, окунусь.
Говорил он ровно, но Ханне сбоку видны были его глаза за темными стеклами – как они метнулись к Нэту и прочь. Ни слова больше не сказав, Нэт плюхнулся между Джеком и Лидией, комкая в руке не пригодившееся полотенце. Травинки штришками зеленой краски липли к его мокрым плавкам и икрам.
– Сгоришь, – сказал он Лидии. – Футболку надень.
– Да нормально. – И Лидия снова заслонила глаза рукой.
– Розовая уже, – сказал Нэт. Он сидел к Джеку спиной, будто Джека вовсе не было. – Тут. И тут. – Он коснулся плеча Лидии, потом ее ключицы.
– Да нормально, – повторила она, отбиваясь свободной рукой, и опять легла. – Ты хуже мамы, честное слово. Не суетись. Оставь меня в покое.
Тут Ханна кое-что заметила и не расслышала, что ответил Нэт. Капля робкой мышкой сбежала по его волосам и скатилась на загривок. Медленно проползла между лопатками, а там, где его спина изогнулась, сорвалась, как с обрыва, и плюхнулась на тыл Джековой ладони. Нэт сидел спиной и не видел, и Лидия, подглядывая между пальцами, тоже не видела. Только Ханна, которая сидела чуть в стороне, обхватив коленки, заметила, как упала капля. В Ханниных ушах падение отдалось грохотом, как пушечный выстрел. И Джек вздрогнул. Посмотрел на эту каплю, будто на редкое насекомое, что вот-вот улетит. А потом, ни на кого не глядя, поднес ладонь ко рту и коснулся капли языком, точно на руку ему капнуло медом.
Все случилось очень быстро – не будь Ханна Ханной, решила бы, что померещилось. Больше никто не заметил: Нэт сидел спиной, Лидия на солнце зажмурилась. А перед Ханной этот миг сверкнул молнией. За годы тоски она отточила чутье – так изголодавшаяся собака трепещущими ноздрями улавливает слабейший запах пищи. Ошибки быть не могло. Ханна мигом ее узнала – любовь, безответное глубокое обожание, которое отскакивало и не возвращалось; осторожную, тихую любовь, которой на все наплевать, – она жила себе и жила. Так знакомо, что даже неудивительно. Внутри у Ханны что-то туго натянулось, обернулось вокруг Джека шалью, только он не почувствовал. Взгляд его устремился через озеро, на другой берег, будто ничего и не произошло. Ханна потянулась босой ногой, потрогала ногу Джека, его большой палец своим, и лишь тогда он перевел глаза на Ханну.
