Лидии уже исполнилось пятнадцать, она подросла; в школе, накрасив губы и подобрав волосы, походила на взрослую. А дома – на перепуганную пятилетнюю девочку, что выползала на берег, цепляясь за руку брата. Вблизи кожа ее пахла по-девчачьи – даже название духов детское, «Бейби софт». С того самого лета Нэт чувствовал, что они связаны лодыжками, что ее вес тянет, сбивает его с ног. За десять лет узел так и не ослаб и уже натирал. Все эти годы Нэт, единственный, кто все понимал про родителей, впитывал горести Лидии, безмолвно сочувствовал, сжимал ей плечо, криво улыбался. Говорил: «Мама вечно хвастается тобой перед доктором Вулфф. А мое “отлично с плюсом” по химии даже не заметила». Или: «Помнишь, я в девятом классе пропустил школьный бал? Папа сказал: “Ну, раз с тобой ни одна пойти не захотела…”» Нэт ободрял ее тем, что перебор любви лучше недобора. И все эти годы дозволял себе лишь мысль: «Когда я поступлю в колледж…» До конца не додумывал, но в воображаемом будущем уплывал прочь, ничем не связанный.
Рождество на носу, а письма из Гарварда все нет. Нэт вошел в гостиную, не включив люстру – хватит разноцветной елочной гирлянды. В темных стеклах отражалось по елочке. Придется печатать новые эссе, ждать ответа из других вузов – второго, третьего, четвертого приоритета, – а может, навеки остаться дома. Из кухни донесся отцовский голос:
– По-моему, ей понравится. Я как увидел, сразу подумал про нее.
В антецеденте нет нужды: у них в доме «она» – всегда Лидия. Гирлянда мигала, гостиная смутно вырисовывалась во тьме и исчезала вновь. Нэт закрывал глаза, когда включались огни, открывал, когда выключались, и видел непрерывную темноту. Затем позвонили в дверь.
Пришел Джек – у Нэта еще не вызывавший подозрений, лишь застарелое недоверие и неприязнь. Температура ниже нуля, но на Джеке только фуфайка с капюшоном, молния застегнута до половины, внизу футболка – Нэт не разобрал, что на ней написано. Истрепанные отвороты джинсов намокли в снегу. Джек вынул руку из кармана фуфайки и протянул Нэту. На миг Нэт замялся – что, надо пожать? А потом увидел, что Джек двумя пальцами держит конверт.
– К нам принесли, – сказал Джек. – Только что пришел домой и увидел. – Ткнул пальцем в красный герб в углу: – Ну что – похоже, ты в Гарвард отчаливаешь.
Конверт был толстый и тяжелый, будто распух от добрых вестей.
– Поглядим, – ответил Нэт. – Могли ведь и отказать, да?
Джек не улыбнулся.
– Ага, – пожал плечами он. – Не знаю.
И, не попрощавшись, зашагал домой, продавливая цепочку следов в заснеженном дворе Ли.
Нэт закрыл дверь, включил свет в гостиной и обеими руками взвесил конверт. В комнате вдруг стало нестерпимо жарко. Клапан отодрался криво, и Нэт выдернул письмо, помяв с краю. Уважаемый мистер Ли. Еще раз поздравляем, Вы зачислены в гарвардский выпуск 1981 года. От облегчения ослабли все суставы.
– Это кто был? – В дверь заглянула Ханна – она подслушивала из коридора.
– Письмо… – Нэт сглотнул. – Из Гарварда.
Само слово покалывало язык. Нэт попытался было дочитать, но буквы расплывались. Поздравляем. Еще раз. Видимо, почтальон потерял первое письмо, но это неважно. Вы зачислены. Нэт сдался, улыбнулся Ханне, которая вошла на цыпочках и прислонилась к дивану.
– Я поступил.
– В Гарвард? – спросил Джеймс, войдя из кухни.
Нэт кивнул.
– Принесли Вулффам, – пояснил он, предъявляя письмо. Но на письмо Джеймс и не взглянул. Он глядел на сына, в кои-то веки не хмурясь, а Нэт вдруг заметил, что стал ростом с отца, что они смотрят глаза в глаза.
– Неплохо, – сказал Джеймс. Улыбнулся, будто застеснявшись, положил руку Нэту на плечо, Нэт почувствовал ее сквозь рубашку – тяжелую теплую руку. – Мэрилин. Угадай что?
Из кухни, стуча каблуками, прибежала мать.
– Нэт, – сказала она, от души целуя его в щеку. – Нэт. Что, правда? – Она выхватила письмо. – Боже мой. Восемьдесят первый год. Какие мы старые, Джеймс, да?
Нэт не слушал. Он думал: «Это по правде. Получилось, я выбрался, я уезжаю».
Лидия смотрела с вершины лестницы, как отцовская рука все сильнее стискивает Нэту плечо. Лидия и не помнила, когда отец в последний раз так Нэту улыбался. Мать поднесла письмо к свету, точно драгоценный манускрипт. Ханна, локтями уцепившись за подлокотник дивана, торжествующе болтала ногами. А брат молчал, потрясенный и благодарный, 1981 год блистал в его глазах прекрасной далекой звездой, и у Лидии в груди что-то зашаталось, с грохотом обрушилось. Все как будто услышали, задрали головы, и едва Нэт открыл рот, чтобы прокричать свои добрые вести, Лидия сверху сообщила:
– Мам, я не сдам физику. Велели тебе сказать.
Вечером, когда Нэт чистил зубы, дверь ванной скрипнула, к косяку привалилась Лидия. Лицо бледное, почти серое, и Нэт мимолетно ее пожалел. За ужином мать от лихорадочных вопросов – как Лидия такое допустила, она что, не понимает? – перешла к прямолинейным заявлениям:
– Ты представь – вот ты стала старше и не можешь найти работу. Ты только представь.
Лидия не спорила, и перед лицом дочериного молчания Мэрилин вновь и вновь зловеще пророчила:
– Ты что, собираешься просто найти мужика и выскочить замуж? Других планов на жизнь у тебя нет?
Она еле сдерживалась, чтоб не расплакаться прямо за столом. Спустя полчаса Джеймс сказал:
– Мэрилин… – Но она пробуравила его таким взглядом, что он осекся и вилкой потыкал волокна тушеной говядины в расслаивающейся луковой подливе. Про Гарвард, про письмо, про Нэта все позабыли.
После ужина Лидия пришла к Нэту в гостиную. Письмо из Гарварда лежало на кофейном столике, и Лидия потрогала печать со словом VERITAS
[25].
– Поздравляю, – тихо сказала Лидия. – Я так и знала, что ты поступишь.
Нэт злился и разговаривать не пожелал, вперился в телик, где заливались Донни и Мари
[26], не успели они допеть, Лидия убежала к себе, хлопнув дверью. А теперь стояла, вся пепельная, босиком на кафеле.
Нэт понимал, чего она хочет: утешения, его самоуничижения, мгновения, которое он предпочел бы забыть. Только бы ей полегчало. Мама переживет. Все будет хорошо. Помнишь, как?.. Но он не хотел вспоминать минуты, когда отец сдувал пылинки с Лидии, а на него взирал, пылая разочарованием; когда Лидию мать хвалила, а на него не смотрела – смотрела мимо, насквозь, будто он из воздуха. Он хотел посмаковать драгоценное письмо, обещание долгожданного побега, грядущий новый мир, белый и чистый, как мел.
