На экзамен Мэрилин так и не пойдет. В магазине она сложила в тележку сыр, болонскую колбасу, горчицу и газировку. Взяла с полки буханку хлеба. Опять сказала себе: «Ничего страшного. Все хорошо». С пакетом под мышкой и шестью бутылками в упаковке зашагала к машине, и ни с того ни с сего стоянка вокруг завертелась. Мэрилин грохнулась об асфальт коленями, затем локтями. Уронила пакет. Бутылки разлетелись фонтаном газировки и стекла.
Мэрилин медленно села. На земле валялись ее покупки – хлеб плюхнулся в лужу, банка горчицы медленно катилась к зеленому фургону «фольксваген». По ногам текла кола. Мэрилин поранилась стеклом – глубокий порез поперек ладони, ровный, как по линейке. Совсем не больно. Она повертела рукой, и кожа заиграла на свету, точно слоистый песчаник, – почти прозрачная, розовая, как арбуз, с крапинами снежно-белого. А в недрах набухала река густой красноты.
Мэрилин выудила из сумочки платок, уголком промокнула ладонь, и порез внезапно высох, а платок расцвел алым. Потрясающе красивая рука – такие чистые цвета, такие четкие белые крапины, такие тонкие линии мышц. Хотелось их потрогать, полизать. Попробовать себя на вкус. Тут порез ожгло, в горсти собралась кровь, и до Мэрилин дошло, что придется ехать в больницу.
В травмпункте было почти безлюдно. Завтра Четвертое июля, несчастных случаев не оберешься: отравления яичным салатом, обожженные грилем руки, брови, опаленные беглыми фейерверками. А в тот день Мэрилин подошла к регистратуре, показала руку и вскоре очутилась на койке, и миниатюрная молодая блондинка в белом считала ей пульс и разглядывала ладонь. Когда блондинка сказала:
– Давайте вас зашьем, – и достала из шкафа пузырек с обезболивающим, Мэрилин не сдержалась:
– Может, лучше врач?
Блондинка рассмеялась:
– Я доктор Грин. – А когда Мэрилин вытаращилась, прибавила: – Показать документы?
Доктор Грин зашивала порез аккуратными черными стежками, и руки у Мэрилин заныли. Она стиснула зубы, но боль расползлась через запястья по предплечьям, по плечам, вниз по хребту. Дело не в швах. Дело в разочаровании: как и все, Мэрилин, слыша «врач», воображала – и вечно будет воображать – «мужчину». Глаза жгло. Доктор Грин затянула последний стежок, улыбнулась, спросила:
– Ну, как вы?
А Мэрилин выпалила:
– По-моему, я беременна. – И разрыдалась.
Потом все случилось стремительно. Сдать анализы, набрать крови в пробирки. Как это делается, Мэрилин помнила смутно – знала только, что нужны кролики.
– Ой, кроликов мы больше не используем, – засмеялась красавица врач, ткнув ей иголкой в мягкий сгиб локтя. – Теперь лягушки. Гораздо проще и быстрее. Современная наука – что-то удивительное, да?
Кто-то приволок мягкое кресло и завернул Мэрилин в одеяло, кто-то спросил телефон мужа, и как в тумане Мэрилин продиктовала. Кто-то принес воды. Порез затянулся и затих, черные швы накрепко схватили порванную плоть. Миновали часы, но как будто считаные минуты, а затем появился Джеймс, потрясенный и сияющий, и он сжимал здоровую руку Мэрилин, а молодая врач между тем говорила:
– Мы позвоним во вторник, сообщим результаты, но, похоже, у вас срок в январе.
И исчезла в длинном белом коридоре, не успела Мэрилин открыть рот.
– Мэрилин, – прошептал Джеймс, когда врач ушла. Ее имя прозвучало вопросом, но ответить она пока была не в силах. – Мы так по тебе соскучились.
Она все сидела, прижимая здоровую руку к животу. Она беременна – она не сможет учиться. Не поступит на медицинский. Остается лишь вернуться домой. Дома дети, а затем новый младенец, и (призналась она себе, и это было больнее, чем рассеченная рука) она больше не сможет их бросить. Вот Джеймс – стоит перед ней на коленях, точно молится. Вот прежняя жизнь – мягкая, теплая, готова задушить в объятиях. Девять недель. Ее великолепный план продержался девять недель. Все ее мечты поблекли и рассеялись туманом на ветру. Мэрилин уже не помнила, с чего вдруг решила, будто это возможно.
«Все, уймись, – велела она себе. – Вот твой удел. Пора смириться».
– Я такая дура, – сказала она. – Что ж я натворила? – Прижалась к Джеймсу, носом ткнулась ему в шею, вдохнула его густую сладость. Пахло домом. – Прости меня, – прошептала она.
Джеймс повел ее к машине – своей машине, – обнимая за талию, и устроил на переднем сиденье, как ребенка. Назавтра он на такси смотается из Миддлвуда в Толидо, а потом час будет гнать машину Мэрилин домой, весь горя в жару, зная, что, когда вернется, жена будет дома. Но сейчас он ехал осторожно, тщательно соблюдал скоростной режим, каждые несколько миль трепал Мэрилин по коленке, будто заново уверялся в том, что жена никуда не делась.
– Тебе не холодно? Тебе не жарко? Пить хочешь? – то и дело спрашивал он.
Мэрилин подмывало ответить: «Я не инвалид», но мозги и язык заторможены. Все, уже приехали, Джеймс уже принес ей попить холодного и подушку под поясницу. Какой счастливый, подумала она; как пружинит его шаг, как тщательно он подоткнул одеяло ей под ноги. Когда он вернулся, она спросила только:
– А где дети? – И Джеймс ответил, что у Вивиан Аллен, не беспокойся; он обо всем позаботится.
Мэрилин легла на диван и проснулась от звонка в дверь. Время к ужину. Джеймс забрал детей от миссис Аллен, а на пороге стоял курьер с грудой коробок пиццы. Когда Мэрилин протерла глаза, Джеймс уже отсчитал чаевые, забрал коробки и захлопнул дверь. Мэрилин сонно потащилась за ним в кухню, где он сгрузил пиццу на стол, между Лидией и Нэтом.
– Мама дома, – объявил он, будто они и сами не видели ее в дверях.
Мэрилин подняла руку, нащупала выбившиеся пряди. Коса расплелась, ноги босы; в кухне слишком жарко, слишком светло. Она как ребенок, что все проспал и приплелся, везде опоздав. Лидия и Нэт настороженно следили за ней из-за стола, будто ждали подвоха – будто она вот-вот закричит, например, или взорвется. Нэт кривил губы, словно сосал кислое, и Мэрилин тянуло погладить его по голове, сказать, что она не хотела ничего такого, не думала, что так случится. В глазах детей она читала вопрос.
– Я дома, – кивнула она, и они ринулись обниматься – теплые, плотные, с разбегу протаранили ей ноги, зарылись лицами в юбку. По щеке Нэта скатилась одинокая слеза, одинокая слеза побежала по носу Лидии и нырнула в рот. Ладонь у Мэрилин горела и пульсировала, будто она в горсти сжимала горячее сердечко. – Вы были умницами? – спросила она, присев на корточки. – Вы хорошо себя вели?
Лидия возвращение матери сочла натуральным чудом. Лидия принесла клятву, а мама услышала и вернулась домой. Лидия клятвы не нарушит. Когда отец повесил телефонную трубку и произнес поразительные слова – «Мама возвращается домой», – Лидия приняла решение: маме больше никогда не придется смотреть на эту грустную поваренную книгу. Лидия все спланировала, сидя у миссис Аллен, а когда отец их забрал («Тш-ш, чтоб ни звука, мама спит»), книгу умыкнула.
– Мама, – сказала она теперь в мамино бедро. – Пока тебя не было. Твоя поваренная книга. – Лидия сглотнула. – Я… ее потеряла.
