Он роняет мятую салфетку на пустой стол и со скрежетом отодвигает стул.
– У меня лекция в десять, – говорит он.
Ханна из-под скатерти смотрит, как отцовские ноги в носках – на пятке вот-вот прорвется крохотная дырочка – удаляются к лестнице в гараж. Пауза – отец надевает туфли, – и рокочет гаражная дверь. А затем, едва заводится машина, Мэрилин хватает из раковины чашку и мечет на пол. По линолеуму скачут осколки фарфора. Ханна не шевелит ни единым мускулом, а ее мать бежит наверх и хлопает дверью спальни, а ее отец задом сдает со двора, а машина постанывает и, рыкнув, катит прочь. Лишь когда наступает полнейшая тишина, Ханна смеет выползти из-под стола, собрать фарфоровые обломки из мыльной лужи.
Скрипит парадная дверь, и в кухне появляется Нэт – глаза и нос красные. Ясно, что он плакал, но Ханна делает вид, будто не заметила, головы не поднимает, складывает осколки в горсть.
– Что тут такое?
– Мама с папой поссорились. – Ханна ссыпает бывшую чашку в мусорное ведро и вытирает руки о штанины клешей. Вода, решает она, как-нибудь и сама высохнет.
– Поссорились? Из-за чего?
Ханна переходит на шепот:
– Не знаю. – Сверху, из родительской спальни, ни звука, но Ханна дергается. – Пошли на улицу.
Снаружи они не сговариваясь сворачивают к озеру. Ханна на ходу внимательно озирает улицу, будто отец еще за углом, уже не сердится, готов вернуться домой. Ничего не видно, кроме редких припаркованных машин.
Но инстинкты Ханну не подводят. Джеймса, едва он выезжает со двора, тоже манит озеро. Он объезжает его раз, потом другой. Слова Мэрилин эхом отдаются в голове. «Не пресмыкаюсь перед полицией». Снова и снова он слышит это нескрываемое отвращение, это пренебрежение. И Мэрилин не упрекнешь. Как Лидии быть счастливой? Ли выделялась в толпе учеников. Мало кто был близко с нею знаком. Вероятен суицид. Он проезжает причал, где Лидия села в лодку. Затем поворот в тупик, где дом. Затем снова причал. Где-то в центре этого круга его дочь, одинокая, без друзей, в отчаянии нырнула в воду. «Лидия была очень счастлива, – сказала Мэрилин. – Кто-то виноват». Кто-то, думает Джеймс, и в горло ему будто кол вбили. Невыносимо смотреть на это озеро. Тут он понимает, куда его тянет.
Про себя он сто раз отрепетировал, что скажет Луизе, и утром проснулся с этой речью на губах. Это была ошибка. Я люблю жену. Это больше никогда не повторится. А сейчас Луиза открывает дверь и с губ его срывается:
– Прошу тебя.
И она бережно, благородно, божественно принимает его в объятия.
В ее постели можно перестать думать – о Лидии, о газетах, об озере. О том, что делает дома Мэрилин. О том, кто виноват. Джеймс сосредоточивается на изгибе Луизиной спины, на бледном шелке ее бедер, на черной волне волос, что снова, снова и снова оглаживает его по лицу. После Луиза обхватывает его руками сзади, как ребенка, и говорит:
– Останься.
И он остается.
А Мэрилин делает вот что: расхаживает по спальне Лидии, от гнева вся в мурашках. Ясно же, что думает полиция, – они так прозрачно намекают. «Нет никаких свидетельств, что с ней кто-то был в лодке. Как по-вашему, Лидия была одинока?» И ясно, что Джеймс с ними согласен. Но ее дочь не могла быть так несчастна. Ее Лидия, вечно улыбчивая, вечно услужливая? Конечно, мам. Я с удовольствием, мам. Допустить, что Лидия совершила такое сама… да нет, Лидия слишком их любила. Каждый вечер перед сном находила Мэрилин где угодно – в кухне, в кабинете, в прачечной – и смотрела в глаза: «Мам, я тебя люблю. До завтра». Даже в последний вечер так и сказала – завтра, а Мэрилин на ходу приобняла ее, чмокнула в плечо и сказала: «Ложись скорее, поздно уже». Тут Мэрилин оседает на ковер. Если б она знала, она бы обнимала Лидию чуть дольше. Поцеловала бы. Обхватила бы дочь руками и ни за что бы не отпустила.
Школьный рюкзак привалился к столу – полиция так и оставила, осмотрев спальню, – и Мэрилин подволакивает его к себе, кладет на колени. Рюкзак пахнет ластиками, карандашными опилками, мятной жвачкой – драгоценные, школьные, девчачьи запахи. Прижимаясь к Мэрилин, учебники и папки в холщовой обертке шевелятся, точно кости под кожей. Мэрилин обнимает рюкзак, набрасывает лямки на плечи, и рюкзак всей своей тяжестью обнимает ее в ответ.
А затем из полуоткрытого переднего кармана на молнии вспышкой сигналит что-то красно-белое. Под пеналом и пачкой карточек для записей в подкладке разрез. Небольшая дырочка, занятые полицейские могли и пропустить, даже зоркому материнскому глазу ее видеть не полагалось. Мэрилин втискивает руку внутрь и извлекает на свет пачку «Мальборо». А под ней кое-что еще: открытая коробка презервативов.
Мэрилин роняет то и другое, будто змею достала, и с грохотом спихивает рюкзак с коленей. Наверняка чужие, думает она, не Лидии же. Ее Лидия не курила. А что до презервативов…
Уговорить себя как-то не удается. В первый день полицейские спросили: «А мальчик у Лидии есть?» – и Мэрилин ответила без запинки: «Ей едва шестнадцать исполнилось». А теперь смотрит на две коробочки в гамаке юбки, и абрис дочериной жизни – прежде такой четкий, такой ясный – расплывается. Голова идет кругом; Мэрилин виском прислоняется к столу. Она выяснит все, чего не знает. Будет искать, пока не поймет, как такое могло случиться, пока не постигнет свою дочь целиком.
Нэт и Ханна садятся на траве у озера и, надеясь на некое озарение, молча глядят на воду. В нормальный летний день с полдюжины ребятишек бултыхались бы в воде и прыгали с причала, но сегодня тут безлюдно. Может, думает Нэт, теперь дети боятся плавать. Что происходит с телами в воде? Растворяются, как таблетки? Неизвестно, и сейчас, взвешивая версии, Нэт рад, что отец никому не дал смотреть на тело Лидии.
Нэт оглядывает озеро. Пусть время утекает. Лишь когда Ханна выпрямляется и кому-то машет, Нэт выныривает из забытья и не сразу фокусирует взгляд на улице. Джек в выцветшей голубой футболке и джинсах возвращается с выпускной церемонии, перекинув мантию через локоть, – можно подумать, день как день на дворе. Нэт не видел Джека с похорон, хотя пару-тройку раз в сутки поглядывал на его дом. Джек замечает Нэта и меняется в лице. Поспешно отворачивается, делает вид, будто их не видит, и ускоряет шаг. Нэт рывком вскакивает.
– Ты куда?
– С Джеком потолковать.
Сказать по правде, Нэт не знает, что будет делать. Он никогда не дрался – он худосочнее и ниже почти всех одноклассников, – но смутно воображает, как хватает Джека за грудки и прижимает к стенке, как Джек внезапно кается. «Это я во всем виноват – я ее заманил, я ее уломал, я ее соблазнил, я ее разочаровал». Ханна тоже вскакивает и хватает Нэта за запястье:
– Не надо.
– Это все из-за него, – говорит Нэт. – Пока не появился он, она среди ночи гулять не ходила.
Ханна тянет его к земле, Нэт опускается на колени, а Джек почти трусцой добирается до поворота в тупик, и синяя мантия трепещет у него в кильватере. Джек оборачивается через плечо, и сомнений нет: страх в ссутуленных плечах, страх во взгляде, что стреляет в Нэта – и мигом в сторону. Джек исчезает за углом. Вот-вот взбежит на крыльцо, откроет дверь, и тогда его не достать. Нэт вырывается, но Ханна впилась ему в кожу ногтями. Ты подумай, какой сильный ребенок.
