И тут из двойных дверей травмпункта появилась стройная фигура с темным узлом волос. Мэрилин не сразу ее узнала.
– Доктор Вулфф, – окликнула медсестра, взяв со стойки планшет для бумаг, и доктор Вулфф подошла за планшетом, цокая каблуками по линолеуму.
Дженет Вулфф приехала в город месяц назад, Мэрилин видела ее всего пару раз, но все равно не узнала бы. Она слыхала, что Дженет Вулфф работает в больнице, – Вивиан Аллен, склоняясь через садовый забор, шепотом рассказывала про ночные смены, про то, как мальчик растет что трава в поле, – но воображала секретаршу, медсестру. Не эту грациозную женщину, свою сверстницу, высокую, в черных брюках, в просторном докторском халате на худом теле. Не доктора Вулфф с блестящим стетоскопом, обернутым вокруг шеи, точно серебряное ожерелье, которая сейчас ловкими пальцами ощупала и повертела посиневшее запястье какого-то рабочего, окликнула через всю приемную чеканно и четко: «Доктор Гордон, можно вас на пару слов про вашего пациента?» И доктор Гордон отложил планшет и подошел.
Мэрилин не мерещилось. Все это твердили, точно мантру. Доктор Вулфф. Доктор Вулфф. Доктор Вулфф. Медсестры с пузырьками пенициллина: «Доктор Вулфф, можно короткий вопрос?» Волонтеры на бегу: «Доброе утро, доктор Вулфф». И всего чудеснее – другие врачи: «Доктор Вулфф, а вы что скажете?», «Доктор Вулфф, вас ждут во втором кабинете». Тут Мэрилин окончательно уверилась, что это правда.
Как это возможно? Как ей удалось? На ум пришла материна поваренная книга: «Порадуй сегодня кого-нибудь – испеки торт! Испеки торт – устрой праздник. Испеки торт и принеси на праздник. Испеки торт просто потому, что тебе сегодня хорошо». Мэрилин вообразила, как мать взбивает масло с сахаром, просеивает муку, жиром смазывает сковородку. Что еще подарит вам столь глубокое удовлетворение? По больничной приемной шагала Дженет Вулфф, и ее белый халат аж светился.
Ну еще бы, ей-то что – у нее же нет мужа. У нее сын растет что трава в поле. Наверное, без мужа, без детей это возможно. «Я бы могла», – подумала Мэрилин, и эти слова со щелчком встали на место, потрясли ее своей истинностью. Гипотетическое сослагательное, наклонение упущенных шансов. По подбородку текли слезы. Нет, подумала она. Я могу.
И тут, к ее смятению и ужасу, над ней участливо склонилась Дженет Вулфф.
– Мэрилин? – сказала она. – Вы же Мэрилин, да? Миссис Ли?
И в ответ Мэрилин произнесла единственные слова, что метались в голове:
– Доктор Вулфф.
– Что случилось? – спросила доктор Вулфф. – Вы заболели?
Какое молодое лицо, если смотреть вблизи. Под слоем пудры на носу проступало бледное созвездие веснушек. На плечо Мэрилин мягко легла рука доктора Вулфф, твердая и уверенная, такая же уверенная улыбка словно говорила: «Все будет хорошо».
Мэрилин потрясла головой:
– Нет-нет. Я здорова. – Снизу вверх взглянула на Дженет Вулфф: – Спасибо вам. – И это было искренне.
На следующий вечер, накормив семейство равиоли из банки и баночным овощным супом, она составила план. Есть материны сбережения, на несколько месяцев хватит; когда дом продадут, денег станет больше, хватит минимум на несколько лет. Через год она доучится. Это докажет, что она еще может. Что еще не все потеряно. А потом наконец поступит на медицинский. Всего на восемь лет позже, чем собиралась.
Пока дети были в школе, она съездила в общественный колледж под Толидо (час дороги) и записалась на органическую химию, продвинутый курс статистики, анатомию – все, что планировала на последний год учебы. Назавтра снова приехала, нашла меблированную квартирку возле кампуса, подписала договор об аренде с первого мая. Через две недели. Каждый вечер, оставшись одна, перечитывала поваренную книгу, черпала силы в маленькой одинокой жизни матери. Ты этого не хочешь. Твоя жизнь будет богаче. Лидия и Нэт переживут, снова и снова твердила она себе. Нельзя предположить иное. Джеймс ведь здесь. Ты посмотри, как они справлялись, пока ты была в Вирджинии. Всё по-прежнему возможно.
В темноте и тишине она сложила в коробки старые учебники и спрятала на чердаке – готова. Приближался май, и она каждый вечер стряпала роскошные ужины: шведские фрикадельки, бефстроганов, курицу по-королевски – любимые блюда Джеймса и детей, с нуля, как учила мать. Испекла Лидии торт на день рождения и разрешила дочери объедаться. Первого мая после воскресного ужина сложила остатки в пластиковые контейнеры и сунула в морозилку; порцию за порцией пекла печенье.
– Думаешь, надвигается голод? – засмеялся Джеймс, и Мэрилин улыбнулась в ответ – фальшиво, как годами улыбалась матери. Приподнимаешь уголки губ к ушам. Рта не открываешь. И никто не видит разницы. Уму непостижимо.
Ночью в постели она обвила Джеймса руками, поцеловала в шею, раздела медленно, как прежде, когда они были моложе. Старалась запомнить изгиб его спины и ямку над крестцом, точно Джеймс – карта пейзажа, который ей больше не суждено увидеть, и заплакала, поначалу беззвучно, а потом, когда их тела сливались снова и снова, – громче, отчаяннее.
– Что такое? – прошептал Джеймс, погладив ее по щеке. – Что не так?
Мэрилин потрясла головой, и он прижал ее к себе, и их влажные тела склеились.
– Все будет хорошо, – сказал он, целуя ее в лоб. – Завтра все наладится.
Утром Мэрилин, зарывшись под одеяло, слушала, как Джеймс одевается. Вжикнула молния – он застегнул брюки. Звякнуло – пряжка ремня. Даже с закрытыми глазами Мэрилин видела, как он поправляет воротничок, приглаживает вихор на затылке, – столько лет прошло, а с этим вихром он по-прежнему чуточку смахивает на школьника. Она не открыла глаза, когда Джеймс наклонился поцеловать ее на прощанье, – знала, что если увидит его, опять польются слезы.
Потом на автобусной остановке она встала на колени прямо на тротуаре, поцеловала в щеку и Нэта, и Лидию, не смея взглянуть им в глаза.
– Будьте умницами, – сказала она. – Ведите себя хорошо. Я вас люблю.
Когда автобус обогнул озеро и исчез, Мэрилин зашла в спальню к дочери, потом к сыну. Из комода Лидии достала заколку – вишневый бакелит с белым цветочком, одну из двух парных, Лидия редко их носила. Из сигарной коробки у Нэта под кроватью достала стеклянный шарик – не его любимый, кобальтовый со звездными белыми крапинками, а один из черных, которые он называл маслянками. От Джеймсова плаща – старого, ношенного во времена учебы, – отрезала запасную пуговицу с подкладки лацкана. От каждого – крошечный сувенир, спрятала все в карман платья. Спустя годы так будет поступать ее младшая дочь, хотя ни Ханне, ни кому еще Мэрилин о своей мелкой краже не расскажет. Она похитила не драгоценное и любимое – припрятала вещи, которых, может, и хватятся, но горевать по ним не станут. Незачем лишний раз рвать их жизни, пусть даже дырочка останется с булавочный укол. Мэрилин снесла коробки из тайника на чердаке и села написать Джеймсу записку. Да только как такое написать? Не возьмешь почтовую бумагу – он же не чужак; тем более нельзя на листке из блокнота в кухне, словно речь о мелочах вроде списка покупок. В конце концов она вытащила чистый лист из пишмашинки, села за туалетный столик и взяла шариковую ручку.
