Тем временем личные дела Мэнихена шли все хуже. Миссис Мэнихен стали раздражать постоянные ночные отлучки мужа. Мистер Паулсон прислал ему нежно-голубой конверт. «Ну?» – было начертано на листке бумаги. Это звучало неприятно. Мэнихен стал опасаться, что всю жизнь будет ездить на «плимуте» и никогда не разведется.
Он не мог поделиться своими страхами с Крокеттом и Тагекой Каем. С ними вообще было трудно чем-либо поделиться. Вначале они редко слушали его, а через пару недель вовсе перестали обращать внимание. Он работал молча, молча мыл посуду и писал под диктовку. Ему требовалось выспаться, но он не смел признаться в этом партнерам. Может быть, если поймать Крокетта где-нибудь наедине… Крок по крайней мере белый.
Так он стал таскаться за Крокеттом повсюду, но удобный случай представился лишь через неделю. Мэнихен ждал у ресторана, где Крокетт часто обедал, обычно с роскошной девушкой или с несколькими роскошными девушками. Ресторан назывался «La Belle Provencale», и обед там стоил никак не меньше десяти долларов – если не заказывать вина. Мэнихен, разумеется, ел в столовой «Фогеля-Паулсона». Там можно пообедать за восемьдесят пять центов. Этого у «Фогеля-Паулсона» не отнимешь.
Стоял жаркий день, безжалостное солнце палило немилосердно. От слабости и головокружения Мэнихен раскачивался из стороны в сторону, как палуба утлого суденышка в шторм.
К тротуару подъехала «ланчия». Наконец-то Крокетт был один. Широким шагом направляясь к ресторану, он не заметил Мэнихена, хотя прошел в метре от него.
– Крок, – хрипнул Мэнихен.
Крокетт остановился и повернул голову. Его американские черты лица приняли недовольное выражение.
– Какого черта ты здесь ошиваешься?
– Крок, – выдавил Мэнихен, – нам надо поговорить.
– Какого черта ты качаешься? – перебил Крокетт. – Ты пьян? Ладно, Флокс, пошли, я возьму тебе поесть.
Крокетт явно не был типичным янки – заказал мясо по-кайенски и бутылку сидра.
Как только зрению и обонянию Мэнихена открылась еда, он позабыл обо всем и так и не сумел признаться Крокетту, что хотел выйти из игры.
– Теперь следующий шаг.
Все трое находились в лаборатории Тагеки Кая. Было сравнительно рано, всего полтретьего ночи.
– Дальнейшие опыты на низших позвоночных не имеют смысла. Очередная стадия очевидна, – заявил Тагека Кай.
Мэнихену очередная стадия не казалась очевидной.
– То есть?
На этот раз Тагека Кай ответил на его вопрос.
– Человек, – сказал он просто.
Мэнихен открыл рот.
Крокетт нахмурился в сосредоточенном раздумье.
– Я предвижу некоторые осложнения.
– Ничего особенного, – отмахнулся Тагека Кай. – Необходим доступ в больницу с достаточным количеством пигментированных подопытных.
– Я многих знаю в Общей клинике, – заметил Крокетт, – но вряд ли нам она годится. Там не развернешься. У них бывает от силы пара индейцев в год.
Рот Мэнихена до сих пор был открыт.
– Не доверяю я этим типам из Общей, – сказал Тагека Кай. – Уместно подумать о Сан-Франциско. Значительная доля цветного населения, достаточные фонды… У меня есть знакомый в больнице «Милосердие и рак». Людвиг Квельч.
– Ну да, – кивнул Крокетт. – Квельч. Простата. Высший класс.
Крокетт знал всех.
– Он был первым в своем выпуске в Беркли за три года до меня, – сказал Тагека Кай и потянулся к телефону.
– Одну минутку, мистер Тагека, – хрипло выдавил Мэнихен. – Вы имеете в виду… эксперименты на живых людях?..
– Крок, – произнес Тагека Кай. – Ты его привел, ты с ним и разбирайся.
– Флокс, – с раздражением сказал Крокетт, – все сводится к одному: ты ученый или нет?
Тагека Кай уже вызывал Сан-Франциско.
– Так, что мы имеем? – мыслил вслух Людвиг Квельч. – Я думаю о крыле Блюмштейна, как полагаешь, Тагека?
Тагека Кай кивнул.
– Крыло Блюмштейна. Превосходно.
Квельч прибыл через четырнадцать часов после звонка и просидел, запершись с Тагекой и Крокеттом, весь день и весь вечер. В полночь на совещание допустили Мэнихена.
Людвиг Квельч оказался высоким широкоплечим человеком с ослепительно белыми зубами и располагающими манерами. Он носил шикарный дорогой костюм и с первого взгляда вызывал к себе полное доверие.
Квельч достал кожаный блокнот и пролистал его.
– На данный момент у нас лежат тридцать три представителя белой расы, двенадцать негров, трое неопределенной национальности, один индус, один бербер и семеро восточного происхождения – шесть предположительно китайцы. Все мужского пола, разумеется. – Он от души рассмеялся, как бы напоминая коллегам о своей специальности. – На мой взгляд, достаточно широкий диапазон.
– Сойдет, – согласился Тагека Кай.
– Все умирающие? – поинтересовался Крокетт.
– Грубо говоря, восемьдесят процентов, – сказал Квельч. – Почему вы спрашиваете?
– Из-за него. – Крокетт махнул рукой в сторону Мэнихена.
– Я рад видеть, что едкая атмосфера научных изысканий не растворила совесть нашего замечательного юного друга. – Квельч сердечно опустил свою большую руку на плечо Мэнихена. – Не страшитесь. Мы не укоротим ни одной жизни – существенно.
– Спасибо, доктор, – признательно промямлил Мэнихен.
Квельч взглянул на часы.
– Что ж, мне пора возвращаться. Буду держать вас в курсе, – сказал он и стремительно пошел к двери, но у порога остановился. – Итак, по четверти каждому партнеру плюс преимущественные права Кая на Гватемалу, Коста-Рику и первые десять лет эксплуатации в Северной Европе?..
– Все изложено в соглашении, которое я передал тебе утром, – заметил Тагека Кай.
– Разумеется! Я лишь хочу проконсультироваться со своими адвокатами перед подписанием бумаг. До встречи, друзья! – Квельч махнул на прощанье рукой и исчез.
– Боюсь, сегодня нам надо расстаться рано, партнеры, – заявил Тагека Кай. – Мне предстоит работа.
Мэнихен отправился прямо домой, предвкушая первую нормальную ночь за долгие месяцы. Его жена играла где-то в бридж, так что можно было спокойно спать; но почему-то он не смог сомкнуть глаз до самой зари.
– Утром звонил Квельч, – сообщил Тагека Кай. – У него новости.
Веки Мэнихена спазматически задергались, легкие внезапно отказались дышать.
– Не возражаете, если я сяду?
Он только что пришел, и Тагека сам открыл дверь. Хватаясь руками за стену, Мэнихен добрел до гостиной и тяжело сел на стул. Крокетт распластался на диване; на его груди стоял стакан с виски. По выражению лица нельзя было определить, счастлив он, грустен или пьян.
