– А мы думали, это зарница! – пробормотала я, вспомнив алые всполохи над лесом, очень украсившие наш мистический фильм.
– А город подумал, ученья идут! – ехидно напела Маруся. – Как же, зарница! У Нинки там ад кромешный был, домашняя птица начисто сгорела!
– И хозяйка тоже сгорела? – запоздало испугалась я, припомнив, что моя собеседница назвала незнакомую мне Нинку покойницей.
– Не, она не сгорела, – баба замотала головой, стряхнув с нее неплотно повязанный ситцевый платок. – Нинка, видать, со страху помешалась маленько и перепутала, в какую сторону бежать. Помчалась прямиком к оврагу да и бухнулась в него, как в речку, вниз головой!
– И что? – замирающим голосом спросила я.
– И все! – Маруся кровожадно цыкнула зубом. – Ранехонько поутру милиционеры ее из оврага достали, уже как есть мертвую, с разбитой головой. Те же Морозовы, соседи Нинкины, обознание делали.
– Опознание, – машинально поправила я.
– А я как говорю? Дарья Морозова с обознания этого вся белая прибежала, прям как молоко, пришлось мне ей самогонки налить стопку, чтобы чувств не лишилась, – взахлеб рассказывала Маруся.
Интерес, с которым я слушала ее эмоциональное повествование, не помешал мне отметить, что белая, как молоко, Дарья Морозова лишаться чувств побежала не к себе домой, а через полдеревни к подружке. Видно, эта Дарья, такая же не в меру общительная особа, как Маруся, сразу после опознания понесла в народ жуткую сенсацию!
– Дарья говорит, у Нинки-то, у покойницы, голова разбита, как кринка, и все волосы в кровище! – Маруся пугающе округлила глаза.
Разумеется, я не могла не сопоставить полученную информацию с тем, что знала не понаслышке. Очень похоже было, что наш Зяма вынес со свалки именно Нину Горчакову! Однако это логичное предположение нуждалось в подтверждении.
– Кажется, я знала эту Нину Горчакову, – я потерла лоб, словно припоминая. – Она такая высокая полная женщина лет сорока, жгучая брюнетка с карими глазами?
– Ты че? Нинка была тощая, как спичка, и притом белобрысая! Бывало, волосы длинные кудельками закрутит, в брючонки узкие влезет и идет себе – чисто швабра поломойная! Прости, господи, что про покойницу так говорю! – Маруся лицемерно вздохнула и наскоро скроила скорбное лицо, но не выдержала минуту молчания – очень уж ей хотелось позлословить. – И то сказать, швабра – это было самое то! Нинкина роль, точно!
– Почему это? – машинально спросила я.
– Так она ж уборщицей работала! – радостно выпалила Маруся. – Вишь, аккурат напротив нашего двора «новые русские» хоромы барские построили? Там Нинка и убиралась.
Я повернула голову на девяносто градусов и сквозь ветви плодоносящей груши посмотрела на большой красивый дом из красного итальянского кирпича.
Так-так-так! Это же тот самый особняк, в котором проживает странный юноша Павел, он же Поль, со своей стервой-маман и неким Анатолем! И я лично была свидетельницей семейного скандала, разразившегося там в связи с загадочным исчезновением таинственного Пахи! Отлично помню, что в связи с этим неоднократно упоминалась какая-то Нинка-Нинель, опасно орудующая пылесосом!
– Ты чего замолчала, даже вроде побледнела? – Маруся дернула меня за руку. – Может, тебе тоже самогонки налить?
– Не надо самогонки, я вообще-то за молоком пришла, – ответила я, продолжая таращиться на красный дом.
– Так чего прямо не скажешь? Зубы мне заговариваешь! – проворчала Маруся. – Стой тут, щас принесу тебе молока, деньги готовь: тридцать рублей литр!
Вытирая руки фартуком, баба зашагала в дом. Я оставила ее уход без внимания: вспоминала случайно подслушанный ночной разговор Анатоля, Поля и его маман.
Если я не ошибаюсь, кто-то из них высказал предположение, будто Нинель могла с помощью пылесоса лишить жизни неведомого мне Паху. И импульсивный Поль тут же отреагировал на это предположение гневным криком: «Вашу Нинку саму убить надо, руки-ноги ей переломать!»
Той же ночью Нина Горчакова падает с обрыва и разбивается насмерть! Вот так совпадение!
– Интересно, знают ли об этом сыщики? – пробормотала я. – На их месте я бы первым делом занялась именно Полем!
– А что тебе в поле-то надо? – неправильно поняв мои слова, поинтересовалась вернувшаяся Маруся. – Если помидоры или огурцы, так я сама тебе продам недорого, по пятнадцать рубликов за кило. И синенькие у меня есть, и лучок с чесночком. Тоже недорого…
– Не надо мне синеньких, – я невежливо оборвала оглашение деловитой бабой ассортиментного перечня вкупе с прайсом. – Мне только молоко нужно было. Один литр.
– Тогда тридцатку давай, – чуток обиженно сказала Маруся.
Я расплатилась с ней, поудобнее прихватила скользкую запотевшую банку и потихоньку-полегоньку, чтобы не расплескать молоко и мысли, зашагала к нашему двору.
– Не очень-то ты торопилась, дорогая! – увидев меня, не удержалась от упрека мамуля.
Выглядела она весьма непрезентабельно: волосы всклокочены, лицо мокрое от пота, на блузке некрасивые жирные кляксы. О происхождении пятен позволяла догадаться варварски вскрытая консервная банка, гордо высящаяся на пустом столе.
– Ох! Я хлеба купить забыла! – призналась я, посмотрев на жестянку и шумно сглотнув слюну. – Может, мы обойдемся без хлеба?
Тушенка умопомрачительно пахла, не позволяя допустить и мысли о дополнительной задержке с завтраком. Это был тот самый случай, о котором принято говорить, что промедление смерти подобно. Я остро чувствовала приближение голодного обморока.
– Тушенка с молоком и без хлеба? – с сомнением протянула мамуля, почесав замасленными пальцами в мелированном затылке. – А, ладно! Где наша не пропадала!
Это был прозрачный намек на эксперименты нашего папули, который является довольно известным кулинаром-изобретателем. В самом деле, после свекольника с селедкой по-исландски и баварских колбасок в панировке из кокосовой стружки обыкновенная говяжья тушенка с молоком нам наверняка не повредит!
– Они должны нормально сочетаться. В конце концов, и тушенка, и молоко имеют общее происхождение – оба продукта получены из коровы! – философски заметила я.
– Аминь! – кивнула мамуля и дала отмашку к незамысловатой трапезе короткой командой: – Навались!
На старте я оказалась в худшем положении, чем мамуля, у которой в руках уже была ложка, но в процессе еды наверстала упущенное и голодной не осталась.
– Хорошая была тушенка! – с легким сожалением сказала я, когда мы дочиста опустошили жестянку.
– И молоко тоже было ничего! – поддакнула мамуля, стирая молочные усы, придававшие ей вид лихого кавалериста.
Мы синхронно отвалились от стола, покойно сложили руки на животиках и некоторое время блаженно жмурились, как две сытые кошки, греющиеся на солнышке.
