— Откуда тебе известно про Семеренкову? — спросил я.
— Ну, на этот счет мы, бабы, знаем, что нужно. И чего вы это, Иван Николаевич, — она снова перешла на это игривое «вы», — допрашиваете? Вечер такой приятный! Или вы меня заарестуйте за Горелого, или не допрашивайте!
Теперь она была так близко, что я ощущал теплоту ее дыхания на щеке. От нее туалетным мылом пахло, хотя какое могло быть туалетное мыло в Глухарах, в одна тысяча девятьсот сорок четвертом?
— Не буду я тебя арестовывать! — сказал я.
Ее зрачки были против моих. Казалось, я со страшной скоростью несусь ей навстречу и мы вот-вот столкнемся, разлетимся вдребезги.
— Послушай! — взмолился я. — Ведь он тебя, наверно, любил. Он снова захочет увидеть тебя… Ты можешь помочь мне! Вызови его в село, а?
— Нет, — сказала она и отодвинулась. — Я простая баба, Иван Николаевич. Я такого не понимаю. Я тебя и себя жизни лишать не хочу. Не для того люди рождаются, чтоб сами себя губили. Так не годится.
— А что годится?
— Я скажу что. — Она накрыла мою ладонь своею. Рука у нее была горячая, как химпакет. — Переезжай ко мне. Ну, в прыймы, уж как хочешь. Тебе хорошо будет. Войну перезимуем. Заботиться буду. Ты ж раненый, тебе хорошая баба нужна. Ласковая, умелая. Я верная тебе буду. Честно! Разве бабы от доброй жизни гуляют? Я тебя беречь буду. Тебе такая, как я, нужна, поверь, с пониманием. Ну, годочка на три старшая, так то ж не беда. Все, пока молодые, молодые по-разному, а к старости все сравняются, придет час! — Она примолкла, как будто давая мне возможность подумать. — А не захочешь потом, надоест держать не буду. Тебе учиться надо, я ж понимаю, голова у тебя толковая. Ты здесь на временной побывке. А мне — хоть немного человечьей жизни. Хоть чуть-чуть. Чтоб было что вспомнить…
— А Горелый? — спросил я.
— Что — Горелый? Я ж тебя не спрашиваю про твою биографию.
— Как ему понравится?
— Пусть бы сунулся! — сказала Варвара грозно. — А то взяли бы и уехали. Нет, со мной бы ты не пропал и до мирной жизни дожил. Ты и так своей кровушки отдал досыта. О себе надо думать. Я хоть не такая грамотная, как ты, а все же ум у меня расторопнее. Я дело говорю, Ваня… Иван Николаевич!
Наверно, она дело говорила. И, наверно, искренне. Разумное предложение дожить в тепле и сытости до мирных дней. Ребята там, на фронте, небось снова ползают на брюхе за передовую. И, как всегда, вернувшись с разведданными или с «языком», кого-то недосчитывают.
— Нет, Варвара, — сказал я. — Мне такая жизнь не личит. Но вообще… спасибо!
— Не жалеешь меня? — спросила она.
— Не до жалостей, — сказал я, не глядя на нее и чуть отодвигаясь. Бандиты рядом. Тебя пожалеешь… себя… А как быть с другими?
— Ох, дурак! — сказала Варвара. — Не знаешь, что у твоей жизни есть цена. И подороже, чем у других. Ну почему не понимаешь? Да ты пойми, ты хоть и воевал, ты против Горелого — морковка. Он мужик в силе, при уме. Ты послушайся! Я тебе спастись предлагаю. Уберечься.
— Нет, Варя. Не туда моя дорожка…
— И мне ты все пути срезаешь, — сказала она. — Ты мне ничего не оставляешь, Иван, кроме одного. — Она вдруг замолкла на секунду. — Я за тобой хочу укрыться, пойми. Ты меня спасешь, а я — тебя. Мы квиты будем. Ну а там, захочешь, гуляй, вольному воля.
— Ну хорошо! — не выдержал я. — Хорошо! Помоги сначала с Горелым справиться. Скажи, как его взять.
Она задумалась и посмотрела на меня внимательно. Влажная поволока сошла с глаз, и в них появилась трезвая бухгалтерская сосредоточенность. Удивительно, как в ней совмещались два человека…
— Нет, — сказала наконец Варвара твердо. — Не совладать тебе. Загубишь ты нас обоих, вот и все. Ты парень с фантазиями, не могу я тебе в этом довериться.
— Ну, я пошел, — сказал я и встал.
Бежать надо было отсюда, бежать!
— Пацан ты все-таки, — сказала она сдавленно. — По-завешали тебе отличий, а ты пацан. В герои хочешь? Вон их сколько стало, героев, безруких да безногих. Кому они нужны? А те, что под холмиками позасыпаны? Кто их станет будить, Михаил-архангел? Второй жизни не жди, Иван…
Тут в сенях загремели, и в хату, не дожидаясь ответа на стук, вошел Попеленко. Ну и рад я ему был!
— Здравствуйте, хозяева и гости! — сказал Попеленко.
Он мигом оценил обстановку, скользнул взглядом по столу-ничего еще не было тронуто. Попеленко посветлел.
— А я тебя все шукаю! — обратился он ко мне. — Сегодня ж Ивана постного. Не годится родного начальника не поздравить!
И он, не тратя времени, разделся, поставил в угол свой карабин и снял ремень с подсумками. Мой подчиненный был не из стеснительных. Если что и смущало его, так это гневные глаза Варвары.
— Не журись, серденько, — сказал он. — Сегодня у него именины, а завтра твои.
— Мои не скоро, — сказала Варвара и отвернулась к зеркалу.
— В декабре, семнадцатого, что ли? — сказал я. — Варваринские морозцы.
Помнил я хорошо эти морозцы. В сорок втором они нам дорого стоили. Мы тогда прорывались к Обояни. Много обмерзших ребят осталось в глубоких, как пропасти, логах Курщины. Когда мы наконец сумели достичь окраин Обояни, у нас не хватило сил взять ее. Да еще в морозном тумане наша батарея ударила по нашим же двум единственным танкам…
— Семнадцатого декабря! — восхитился Попеленко и оглядел тарелочку с курятиной. — Во, товарищ старший все знает! — Он, поглядывая на Варвару, придвинул к себе табуретку. — На вид молодой, а святцы помнит, точно этот… митрополит!
— Помолчи, Попеленко.
Святцы-то я знал. Живя при бабке Серафиме, я их выучил раньше азбуки. Дубов, тот не доверял метеосводкам и обращался ко мне для подтверждения: «Капелюх, какие там у нас народносиноптические приметы?» И я бодро отвечал: «Товарищ старший лейтенант, завтра Евламиия, на Евлампию рога месяца кажут сторону ветров. Если на юг — до казанской грязь, туманы, снегу не будет, если на север — снег ляжет посуху, готовься к чернотропу…» — «Ага, — усекал Дубов. — Ну, помогай нам, Евлампия, давай туман рогами на юг…» Предугадать погоду перед поиском- половина удачи. Вот как пригодились мне уроки Серафимы. Кто там сейчас, в группе, на роли синоптика? Наверно, старик Бубакин, он выверяет сводки по ломоте в костях.
— Ничего, ничего, серденько, — забалабонил Попеленко, усаживаясь за стол. Он очень спешил, понимая, что обстановка может измениться в любую минуту. — Главное, держи присутствие духа… Вот я на холоде, сырости… В армии что хорошо? В армии часовым непременно дают согревательное.
Он положил на тарелку огурчик, налил из бутылки в стакан, быстренько выпил и принялся закусывать. Пальцы его работали ловко, быстро, точно на баяне играли.
— Да! — сказал он, словно сейчас вспомнив. — Товарищ старший! Тут в сельпо Ядко из Ожина приезжал… Заготовитель! Просил передать от товарища Абросимова, что тот выезжает… Для помощи в борьбе с бандитами. Так передал… На лошади. Он что, большой начальник?
