Закончив свое повествование, рассказчик довольно посмотрел на окружающих, ожидая одобрительного смеха или хотя бы улыбок. Однако каково было его замешательство, когда вместо веселья он обнаружил на лицах застывшее выражение недоумения. Лишь на губах деда Павла и Гришки Усольцева вытянулась скромная, многозначительная усмешка. Остальные сидели молча, хмуро потупив свои взгляды в землю или куда-то в сторону. Не знал Афанасий, что предоставленным сюжетом он открыл еще одну историю поведения Лушки Косолаповой. Когда речь зашла о стрижке любовницы Миколы Кувалина, пановцы сразу поняли, о ком идет речь. Им было в некоторой степени неприятно выслушивать отрицательные стороны наказания непутевой землячки. Какова бы ни была Лукерья, она была человеком, в прошлом подругой и единомышленницей их старательской артели. Несмотря на свой вспыльчивый, зряшный характер, Лушка все же была неплохой бабой. Она вместе со всеми безропотно переносила тяготы и лишения таежной жизни, работала наравне с мужиками, всегда делилась последними благами с окружающими, а во время того памятного перехода из Сисима отдавала свои сухари голодным детям. Кто знает, что повлияло на падение, и стоит ли осуждать ее поступки. В предубеждениях людей тайги память человеческая освежается его делами при жизни. Пусть кто-то говорит: про усопшего только хорошее или ничего. Однако в кругу старателей данное изречение отсутствует. Суровая жизнь обязала людей вспоминать покойного таким, каким он был, не забывая его отрицательных поступков. Ибо избранный пример должен показательно действовать на потомков своеобразным уроком. Правильно это или нет, потом рассудит Всевышний. А только настоящее время подтвердило положительный результат постулатов. Люди тайги уверены, что соответствующая память о покойных влияет на поступки живых. В существующем мире добра будет больше, чем зла.
Не понял Афанасий выдержанного поведения новых знакомых к своему рассказу. Как и не узнал от хозяев прииска, о ком шла речь в его байке. В тот день он не узнал имя Лукерьи и обо всем, что с ней было связано. Вероятно, это было не нужно. Да и незачем.
Проказы криволапого медведя
Неторопливо передвигаясь в густой подсаде пихтача-курослепа, Михаил Самойлов осторожно двигался вперед. Шаг за шагом. От дерева к дереву. Скрываясь за стволами пихт и елей. Движения охотника отточены до мелочей. Мягкая одежда не шуршит от соприкосновения с кустами и ветками. Ноги в кожаных броднях чувствуют каждую кочку и корягу. Его дыхание спокойно и уравновешенно. Острый взгляд видит любое непонятное трепетание листочка. Слух ловит незнакомый шорох. Плавное перемещение имеет направленную цель. Впереди, вон на той маленькой полянке, у падали настроен капкан на черного зверя.
Какова бы ни была жизнь Михаила Самойлова, все так или иначе связано с промыслом медведя. Все его предки, начиная от прапрадеда и включая сынов, Артема и Степана, охотились на хозяина тайги. Он не помнит своего прадеда. Но в его жилах течет бесстрашная кровь поколений некогда знаменитых на всю Самарскую губернию охотников-медвежатников. Из года в год, из поколения в поколение с незапамятных времен Самойловы несли славное бремя бесстрашия, хладнокровия и преданности избранному делу. Они не боялись черного зверя, так как знали его характер и повадки. Любой из них мог встать в единоборство с медведем с ножом или рогатиной и выйти из него победителем. В доброй памяти не было постыдных упреков, что кто-то отступил перед хозяином тайги или бросил товарища под когтями и клыками хищника. Так было много десятков лет или даже веков. А может, тысячелетий.
Проживая в крепостных у помещика Морозова, род Самойловых всегда стоял в егерьском составе для барских утех. Для элитной, медвежьей охоты помещик, его дети, а потом дети детей не жалели ни сил, ни средств. Некогда большой семье Самойловых на далеком кордоне, за двадцать верст от поместья, был выстроен огромный, деревянный двухэтажный дом, конюшня на десять лошадей, притоны для коров, бани и подсобные помещения, связанные с обработкой добычи, выделкой шкур и изготовлением медвежьих чучел. Кроме поиска зверя и организации охоты на него, никто из мужчин не имел права делать какую-то другую работу. Для обеспечения кормов скоту и продуктами питания семье помещик Морозов специально пригонял крестьян из деревни. Еще одной, немаловажной особенностью чистоты охотничьей крови, являлось строгое веление молодым парням и девушкам жениться и выходить замуж только за избранных и преданных медвежьему промыслу. Сам барин в долгих разъездах по соседним — Вятским, Тульским, Ярославским — губерниям находил понравившихся ему невест или женихов из медвежатников и, соблюдая честь и достоинство (но без любви и согласия), соединял выгодные ему пары законным браком. Таким образом происходил намеренный отбор чистой охотничьей крови: в семье Самойловых рождались сильные, выносливые, проворные, смелые дети, готовые в одиночной схватке с черным зверем невооруженными руками вырвать у него сердце. Мальчиков приобщали к промыслу с раннего возраста. В десять лет подросток был обязан убить своего первого медведя. Если ребенок не мог проявить характер, был слаб и труслив, его отправляли из кордона в деревню на сельские работы без права возвращения в семью. Целенаправленное очищение рода Самойловых в итоге возымело триумфальную степень. На медвежьи охоты Морозов приглашал высшие чины государственного правления. Были здесь министры, военачальники, представители знатных родов и даже царь. Михаил Самойлов помнит рассказы своего деда, видавшего самого правителя государства российского, который молодым юношей участвовал в царской охоте на медвежьих берлогах. «Вот де, как бывало! — говорил он. — Никому батюшка царь не доверял. Смелостью и храбростью был напитан. Подойдет государь к челу, самолично вытравит зверя, ударит медведя рогатиной прямо в сердце, завалит черного. А после этого тут же выпьет кубок вина, и нам подаст за достойную охоту. А другой раз возьмет с собой какого воеводу, подставит к челу, а сам травит зверя. Который воевода от страха трясется или от вида зверя побежит, государь его тут же перед нами от двора отдаляет, несмотря на заслуги. А другого, сердцем и духом крепкого, сумевшего постоять за себя и ударить зверя рогатиной, здесь же, за кубком, в чине повышал. При медвежьей травле кажон раз дамы светские присутствовали. Для поднятия духа и храбрости у охотника. Какой воевода в охоте победителем вышел, каждая его в обе щеки целовала. А другого, кто бежит, на смех поднимали. Вот такие времена были!»
Неизвестно, как долго могло продолжаться благостное продолжение рода Самойловых под покровительством помещика Морозова, да только случился в уезде казус. Появился рядом с деревнями хитрый медведь, промышлявший в округе грабежами и разбоем скота и крестьянского хозяйства. Коров, телят давил, в стайки за поросятами и курицами лазил. Собак одной лапой прихлопывал. И все безнаказанно. Никто ни разу зверя не видел в глаза, хотя след доставлял уважение и страх. Дело дошло до большего: в сенокосную пору на заливных лугах один за другим сразу два мужика потерялось. Потом девка молодая исчезла. Люди от одиночных работ отказываться стали, боялись выходить за выселки.
Вызвал из кордона помещик Морозов деда и отца Самойловых, был немногословен:
— Сроку вам три ночи, а чтобы шкура зверя у меня на полу перед камином лежала!
