— А ты что ж, на день или навовсе? — наконец-то сумела выразить интерес старушка. — Принес город счастье али нет?
— Да какое там счастье? Суета, да и только, — равнодушно отмахнулась Лукерья. — Работы никакой… — опустила глаза, — жить негде…
— И то правда, — согласилась Ветлужанка. — Хорошо там, где нас нет! — показала скрюченным пальцем на голову. — Где ж ты, голуба, косу потеряла?
— Волосы? — замешкалась Лукерья и тут же нашлась, соврала: — Дык, воши заели, мочи нет. Остригла начисто! Не хочу Тимофею в дом заразу нести…
— И что же ты сейчас?
— Домой пойду, отдохнуть с дороги надо!
— Дык, дома-то хозяйка новая. Женился Тихон, дите малое, — поражаясь настроению собеседницы, закрутилась на месте старушка.
— Знаю я… — подавленно ответила та. — Видела осенью Наталью и Марию, говорили… — И вдруг оправившись грудью: — А что мне жена и дите? Я с Тихоном пять лет прожила! Я полноправная хозяйка в доме!
— А Тишка что скажет? — выкатила глаза бабка Ветлужанка.
— А что он скажет? — удивленно подбоченилась Лушка. — А ничего он не скажет. Как я скажу, так и будет! Он никогда ничего не говорил. Все за него я говорила. Он что думает, что я в город от него уехала просто так? — размахивая руками, доказывала свою правду гордячка. — Думал, что мне с ним хорошо было? Он же рохля, иного слова не скажешь. Все я за него делала. Он думал, мне там хорошо жилось? Что я там на пуховой перине лежала? — все больше распаляясь, уже кричала Лушка.
У бабки Ветлужанки — шок! За всю свою жизнь она не видела подобной наглости. Ровесница Наполеона встречалась со многими вопиющими фактами измены. Какими бы ни были суровыми приговоры богобоязненного образа жизни людей тайги, уклад старательских приисков имел богатый опыт супружеских измен. Гуляли мужики. Гуляли женщины. Кто-то расставался с семьей. Другие убегали от позора. Были случаи смертоубийства и самовольного ухода из жизни. Однако случай с Лушкой — безграничный океан самодурства: все виноваты, а она никогда!
Оставаясь с раскрытым ртом, бабка Ветлужанка еще какое-то время хлопала ресницами, слушая, как обиженная судьбой баба «тосковала по родимому мужу, едва дождалась первой оттепели, чтобы бежать сюда за сотни верст и упасть в крепком объятии на родимой груди». Причем, в уверенных речах Лукерьи не просквозило не единого слова раскаяния о своем грехопадении, измене, бегстве с любовником. Подумаешь, отсутствовала жена полтора года неизвестно где. Что в том такого? Ей там тоже было очень тяжело. Так он же, Тихон, за это время семьей обзавелся, дитя нажил: «Жена за порог, а мужик на второй день другую бабу привел! И кого? Рябуху бесфамильную! Крысу щербатую! Копалуху конопатую! Кобылу кривоногую! Опару ползучую! Да на кого он меня променял?! Да я! Да он!».
Орет Лушка на всю Кузьмовку. Руками, как крыльями, машет. Над бабкой Ветлужанкой коршуном зависла, будто она во всех ее деяниях виновата. Горы эхом откликаются. Собаки из тайги прибежали, тявкают во все стороны, не поймут, что происходит. Женщины, кто хозяйством заняты были, из домов выскочили, увидали Лушку, встали у своих ворот. Но назад в ограду никто не вернулся. Хороший концерт Лушка ставит. Не часто такое в старательском поселке бывает.
Увидела Лушка людей, приостыла:
— Ладно, старая. Некогда мне тут с тобой, домой пора.
Накинула на спину тощую котомку с придорожной пайкой да запасным нижним бельем, уверенно пошла к дому Тихона, который стоял неподалеку, наискосок через дорогу. С тем, кто на пути попадается, Лушка громко здоровается. Но женщины на ее приветствия молчат, будто не видят. Бабка Ветлужанка в след смотрит, все еще слова сказать не может. Наконец-то, придя в себя, собравшись с силами, плюнула Лушке вслед, а зажатую в кулачок сушку выкинула в грязь, на дорогу. Стоявшая неподалеку собака подбежала к брошенному угощению, понюхала, но есть не стала: злом пахнет!
В этот час — может, на счастье или беду — Тихон был дома. Увидев свою бывшую суженую, он спокойно воткнул топор в чурку — свежевал новые черенки для лопат, повернулся грудью к Лушке и с холодным видом приветствовал непрошенную гостью:
— Че надо?
— Как это че? — широко распахивая калитку, врываясь в ограду, остановилась Лушка. — Хучь бы здравствуй сказал…
Изумлению Лукерьи не было предела. Впервые в своей жизни она слышала от бывшего супруга подобные слова. Никогда ранее рохля не был к ней равнодушен, груб, сварлив или неуравновешен. Новое поведение суженого для блудной жены было неожиданным.
— Ну, здорово!
— И все? — еще больше удивилась Лушка.
— Нет не все. Вон ворота. Как закрываются с той стороны — знаешь.
— Да ты что! — выкатила глаза до размеров сковородки Лукерья. — Я же домой пришла!..
— Долго шла. Где была, туда и возвращайся, — наступая на нее, подталкивая к выходу, настаивал Тихон.
— Как это? Я же… Кто я тебе?
— Никто. Голодранка с котомкой и звездой, как у бродяги сумка.
— Да ты что, Тимоня! Я же люблю тебя! — вдруг вспомнила нужные слова Лушка, но любимый был непреклонен.
— Пошла прочь, драная кошка! — выталкивая за ворота свою любовь, настаивал он. — В уезде подберут.
Может, все так бы и случилось. Еще минута, и Лукерья была бы за воротами, но картина переменилась с появлением нового персонажа. На новехонькое крыльцо дома выскочила Люба. При виде ее у Лушки дыхание в зобу сперло от ревности.
— Ах, вот как! И эта сучка здесь…
— Для кого сучка, а для кого Любовь Филипповна, моя дорогая супруга, — важно изрек Тихон.
Лукерью от таких слов едва не парализовало. Ревность перемешалась с яростью, гневом. Стараясь прорваться в ограду через ворота, Лушка вопила недорезанным поросенком:
— Люди! Посмотрите, что делается… Жену в родной дом не пускают! Там у меня вещи! Шкап под посуду…
Люди со стороны стояли и смотрели бесплатный концерт. На «представление» жителей Кузьмовки собралось не так и мало. Все женщины бросили хозяйство. Услышав крики, из тайги прибежали мужики, дети, собаки. Аккуратно переступая через грязь, от своего дома прикандыбала бабка Ветлужанка. У Тишкиного забора собралась половина старательского поселка. Одни смеются, другие ругаются. Однако все люди на стороне Тихона и Любы.
Вытолкал Тихон Лушку за ворота. Казалось бы, все разрешилось миром. Не зная, как доказать свою правду, Лукерья тешит горло:
— Шкап отдай! Шкап мой… Мне его тетка дарила!
Тимофей согласен, лишь бы зряшная баба поскорее отстала. Закрыв ворота, он быстро ушел в дом. Лушка времени зря не теряла: перескочила через забор — и к дому. Дорогу ей преградила Люба: куда прешь? Нельзя в избу пускать обезумевшую, там ребенок.
Тихон вынес посудный шкаф, поставил перед Лушкой:
— На, забирай! Только уходи быстрее!
