Заиграл Гришка плясовую. Да так, что стекла на окнах зазвенели. Вскочил народ из-за стола, круг образовался. Мужики перед женщинами ногами отбивают, гусями вприсядку ходят. Женщины ответно вокруг себя веретешками крутятся, со всех сторон стать показывают. Среди всех заметил Гришка одну молодку лет двадцати пяти: стройная, как осина на отвале! Румяная, как заря на восходе солнца! Напряженная, как талина на ветру! Платье новое, сафьяновое, игривую фигуру обтягивает. В ушах сережки кольцами, как у цыганки. На каждом пальце по перстню золотому. Молодуха подле Гришки ногами топотит, каблучками из пола щепу выколачивает. Рысьими глазами на музыканта стреляет. Невзначай гармониста раскинутым платком по лицу касается.
Закипела кровь у Гришки. Загляделся гармонист на молодуху. Эх, кабы не Мария, утопил красавицу в своих объятиях. Скрипя зубами, еще больше своей лакированной «Вятке» жару поддал. От песни на частушки без границ перекидывается. Пальцы по костяным клавишам мелькают, да меха радугой разворачиваются. А Мария неглупая женщина. Она видит, как между молодухой и мужем невидимая нить образуется. Вскипела жена ревностью, решила отомстить сопернице, но вида не подала.
В перерыве между пляской свояк Петр подсел к Гришке, спросил:
— Ты где гармошку приобрел?
— В городе сегодня у одного парня сторговал. А что?
— Да вроде как инструмент знакомый. Мужик один ночевать останавливался. В Минусинск на рынок ехал. Обещал назад быть через три дня, но так и не возвернулся. Два года с той поры прошло, а я его так и не видел. Может, обиделся на меня, днем проехал. Или еще какие причины…
Вот уже ночь на дворе, гости стали расходиться. Хмельной Гришка глаз с молодухи не сводит. Та — будто зазывает за собой. Лукаво подмигнула Гришке и за дверь, в сени, а там — в чулан. Гришка не стал долго задерживаться, отстранил гармошку, залпом выпил полкружки самогона, поискал глазами Марию, не нашел. Все как на руку! Встал, покачиваясь, медленно пошел на выход, вроде как на двор. А сам в сенях в боковую дверь, в чулан нырнул. Девка его уже там ждет! В темноте бросилась ему на шею, утопила в поцелуях. Не дает ничего сказать и сама ничего не говорит. Медовыми губами рот Гришке закрыла. Нет сил оторваться от головокружительной медуницы. Эх, прости, дорогая Мария…
Закричал первый петух. В пригоне захрустели овсом лошади. Где-то далеко, на выселках, забрехала собака. Ей вторила другая, третья. Сколько прошло времени, пока дворовые псы в деревне сделали перекличку, Гришка не знает. Не может он оторваться от горячего женского тела. А силы так и не убывают.
Посветлело в темном чулане. Не потому, что рассвет подступает, а от сияющего лица довольной девицы. Отстранился Григорий от женщины: пора собираться! Не дай бог, жена Мария в чулан войдет. Приподнял Гришка голову, посмотрел в черные глаза… Да так и грохнулся из-под теплого тулупа с сундука на пол.
— Не ушибся, дорогой? — со смехом спросила женушка, а когда увидела, что с мужем все в порядке, хитро прищурила глава. — Что с тобой, Гришенька? На себя не похож. Давно у нас с тобой такого не было!
Гришка глазами моргает, ничего понять не может. Торопился к молодухе, а ночь провел со своей женой на метровом сундуке. И места хватило, и мороз нипочем! И откуда силы брались? Чтобы хоть как-то сгладить конфуз, Гришка вскочил, стал быстро одеваться:
— Некогда нам… В дорогу пора!
Мария, насмехаясь, мужу не перечит:
— Правда, Гришенька, пора! Сколько можно…
Вышел Гришка во двор. Там уже мужики коней запрягают. Иван Мамаев скосил тяжелый взгляд на восток, хмуро выдохнул:
— Что-то лихотиться мне здесь. На сердце тревожно. Давайте, мужики, пока не рассвело, поедем отседова.
Дед Павел согласно кивнул головой, стал суетиться около своего Савраски. Иван Панов начал веревкой перетягивать железо, чтобы не гремело в дороге.
Дверь избы скрипнула. На крыльцо вышел свояк Петр, махнул рукой Гришке:
— Подь сюда ненадолго, хомут покажу.
Оба зашли в амбар вроде как за хомутом. Однако улучив момент, когда они остались одни, Петр протянул Гришке свернутую тряпку:
— Вы вчера на радостях да при вине языки без меры развязали. Хвалились много. На вот, возьми за пазуху. Это тебе не калач. Ты человек служивый, бывалый, разберешься, как обращаться надо.
Развернул Гришка тряпицу, а в ней — револьвер. Тяжелый, вороненый, настоящий. Ребристый барабан зелеными патронами набит. Еще десятка два заряда тут же, в тряпице, россыпью лежат.
— Откуда?
— Не твое дело.
— А как же?.. — только и смог спросить Гришка.
— Ничего, бери. Будет случай — вернешь. Ну, а нет, так и не надо, другой раздобуду. Мне для хорошего человека ничего не жалко. Лишь бы вы живые были.
— Что, могут еще напасть?!
— Кто его знает…
Глухо загремели по мерзлой земле телеги. Разбивая хрупкий лед, закопытили по стеклянным лужам лошади. Пустынная улица наполнилась шумом передвижения. Забрехали в подворотнях собаки. Где-то хлопнула дверь избы. В другом доме загорелась керосиновая лампа. «Вот так всегда, — подумал Иван Панов, — хочешь уйти незаметно, да мыши не дадут. Эх, нам бы только через сосновый бор до реки Тубы добраться. Поселок Курагино проехать. А там своя тайга!».
За выселками — широкое поле. Пшеница давно убрана, колкая стерня мягко под колеса телег ложится. Иван Мамаев, как всегда, передовым едет, свернул с дороги: не слышно, как лошади по земле ступают, колеса по кочкам не прыгают. Надо хоть какое-то расстояние оставаться незаметными, быть начеку. Да только надолго ли?
Они с тревогой подъехали к высокому бору. Высокоствольные, по-утреннему черные сосны выстроились плотной стеной. Кажется путникам, что дикая, непроходимая тайга ждет свою очередную жертву. В роли воителей выступают не дикие, голодные звери, а такие же с руками и ногами люди, в душах которых живет необъяснимая, яростная жажда наживы за счет других жизней. Направляя лошадь по узкой дороге, дед Павел снял шапку, крестится:
— Мать Пресвятая Богородица! Спаси и сохрани!
Сзади, натягивая вожжи, озирается по сторонам Григорий. Придерживая под уздцы коня, за Гришкой идет Иван. Мария и Наталья на телегах сжались в комочки, придавили руками посуду, чтобы не брякала.
Проехали наши путники некоторое расстояние. Впереди — небольшой поворот. За поворотом — поваленное дерево. Вокруг комля, свежие щепки. Видно, недавно корабельная сосна через дорогу завалена. Ни пройти ни проехать. И назад не повернуть: лес густой и место узкое. Да и поздно. Из густой подсады отделились четыре фигуры. Пятая, на черном коне, сзади приостановилась.
Узнал Иван всех. Знакомые лица. На лошади сидит, усмехается статная молодуха, которая вчера вечером под Гришкину гармошку каблуками в щепу пол дробила. Остальные — те детины, что их вчера в Волчьем логу ограбить хотели. Довольные, сытые рожи.
