Однако голос восставших крестьян не был услышан властью. Восстание заклеймили как «кулацкое», подготовленное «кулаками-колчаковцами и белогвардейцами»
{831}.
Однако в документах «не для печати» представители советских органов, губчека и Красной армии рисовали совсем иную картину, противоречащую официальным заявлениям. Прежде всего они приводили конкретные цифры участников восстания. Так, например, 9 марта 1919 г. в телеграмме начальника Особого отдела штаба Восточного фронта Лазарева члену РВС фронта С.И. Гусеву сообщалось, что число восставших достигает 200 000 человек
{832}. 12 марта 1919 г. военный следователь ОО РВС В.Ф. Стакс сослался на Сенгилеевского уездного военкома Кириллова, который назвал число 400 000 человек
{833}. В докладе президиуму ВЦИК председателя Особой комиссии по ревизии Поволжья П.Г. Смидовича от 22 апреля 1919 г. число восставших определялось в пределах 100 000–150 000 человек
{834}. Эти цифры не вяжутся с «кулацким характером» «чапанной войны».
Представители органов власти признавали факт участия середняков и бедняков в восстании, но объясняли его «кулацкой агитацией» или угрозами со стороны кулаков. Например, в указанном выше докладе Смидовича сообщалось, что «двигающиеся толпы состояли из крестьян пожилого возраста в чапанах с участием середняков и даже бедняков»
{835}. В ходе разговора по прямому проводу начальника штаба войск ВЧК К.М. Валобуева с председателем Самарского губчрезвычкома Левитиным отмечались «случаи присоединения» к кулакам деревенской бедноты
{836}.
Еще более откровенно о характере восстания говорили в своих отчетах работники советских учреждений, выезжавшие в его эпицентры. Например, агитатор Спирягин, работавший в Корсунском уезде Симбирской губернии, в своем докладе в губисполком от 27 марта 1919 г. и впоследствии воспроизведенном в донесении губчека от 9 мая председателю ВЧК Ф.Э. Дзержинскому сообщал: «Упрекать же повстанцев в кулачестве не приходится, так, крестьяне восставших селений в подавляющем большинстве по имущественному состоянию средняки, кулачков на каждое село в среднем не более 5–10 чел»
{837}.
Таким образом, в ходе «чапаннои войны» в полной мере проявилась важнейшая черта всего крестьянского движения в Поволжье в годы Гражданской войны — его общекрестьянский характер.
Общекрестьянским протестом против «военно-коммунистической политики большевиков» стало и второе крупнейшее крестьянское восстание в Поволжье — «вилочное», или восстание «Черного орла-земледельца». Так же как и во время «чапаннои войны», его размах власть объясняла происками кулаков, белогвардейцев, «офицеров, перебежавших из колчаковского стана» и т. д.
{838} Но в действительности оно проходило по тому же сценарию, что и «чапанная война». Огромное число восставших не соответствовало рамкам «кулацкого мятежа». Сами участники подавления восстания опровергали заявления официальной пропаганды. Приведем несколько примеров, подтверждающих данное заключение.
В своем выступлении 13 марта 1920 г. на заседании ответственных работников Уфимской губернии командующий карательными войсками, действующими на «вилочном фронте», Ю.А. Аплок назвал число вооруженных повстанцев-«вилочников»: 25 800 человек. О 30 000 участниках восстания шла речь в донесениях командиров оперативных групп, оперировавших в Чистопольском и Мензелинском уездах
{839}. В докладе информационно-статистического отдела политуправления войск ВОХР Приуральского сектора в ЦК РКП(б) от 20 апреля 1920 г. указывалось: «В восстании участвует вся деревня: и бедняки, и середняки, и кулаки, и старые, и малые»
{840}.
Очень важные аргументы в пользу общекрестьянского характера «вилочного восстания» содержатся в докладе члена коллегии Самарского губпродкома А.В. Зуева в Бугульминский уисполком о причинах восстания, датированном апрелем 1920 г. Как «старый продовольственник», А.В. Зуев заявил: «Прежде всего, конечно, возникает вопрос, какой характер носили крестьянские восстания, действительно ли они были «кулацкими», как отмечено в печати. На это я, по долгу революционной совести, не боясь упреков и осуждений, должен прямо сказать, — нет, это не происки кулаков, а стихийное движение широких трудовых крестьянских масс, выражающих недовольство и протест. Кулаки теперь явление довольно редкое в деревне; былое влияние их на население отошло в область преданий, только по старой привычке пугают ими обывателя, как детей букой, или ищут в них причины разных неудач»
{841}.
Документы свидетельствуют, что эпицентры крестьянских восстаний находились в районах торгового земледелия и ремесла. Именно «богатые», «сильные» селения и волости, более развитые в экономическом отношении по сравнению с близлежащими, становились руководящими центрами восстаний. Например, с. Алексеевка Саратовского уезда Саратовской губернии, где в ноябре 1918 г. произошло вооруженное восстание, представляло собой «большое торговое кулацкое село с населением в 16 000 человек»
{842}.
В ходе «чапанной войны» одним из центров восстания стало с. Новодевичье Сенгилеевского уезда Симбирской губернии. В докладе агитатора Н.Г. Петрова о восстании в Новодевиченской волости от 25 марта 1919 г. селу была дана следующая характеристика: «Село Новодевичье, 1000 дворов (1048), 8500 душ, в центре хлебного района, было торговым пунктом. 1918 г. укрепил «убеждение» в правильности «свободной торговли», так как путем продажи хлеба мешочникам открылся очень легкий путь наживы»
{843}. В уже цитированных выше воспоминаниях Будылкина «Кулацкое восстание в Сызранском уезде» сообщалось, что другой центр «чапанной войны» — село Усинское было селением, где «в довоенное время значительная доля верхушки крестьянства занималась торговлей скотом»
{844}. Члены Особой комиссии ВЦИК, направленной в Симбирскую губернию для выяснения обстоятельств «чапанной войны», неоднократно подчеркивали в своих материалах мысль о том, что ее причины проистекали из особой зажиточности крестьянства, преобладании среди населения «кулацкого элемента»
{845}.
