Барнаби нахмурился. Тут она совсем точно права. Лучше всего просто перейти к делу.
— Я пришел повидаться с мистером Винсенте, — сказал он.
— С мистером Винсенте? — Женщина даже засмеялась от нелепости его пожелания. — Во-первых, его никто не зовет мистером Винсенте, всегда просто «Винсенте». А во-вторых, боюсь, Винсенте ужасно занят. Его календарь весь расписан с сегодняшнего дня и до конца десятилетия. Кроме того, он не общается с вонючими маленькими мальчиками, которые приходят с улицы, а на лбу у них пластырь.
— Передайте ему, пожалуйста, что пришел Барнаби Бракет, — сказал Барнаби, решив не обращать внимания на грубость. — Я уверен, что он захочет со мной встретиться.
— Нет. Ступай прочь.
— Скажите, что дело чрезвычайной важности.
— Если ты не уйдешь, — объявила женщина, шагнув к нему и нависнув сверху, — мне придется вызвать полицию.
— Скажите ему, что я приехал с одной кофейной фермы в Бразилии. Думаю, так он точно захочет меня видеть, будьте любезны.
Женщина задумалась; она знала достаточно про своего начальника и понимала, что слова «кофейная ферма» и «Бразилия» очень важны для него. Она читала его биографию, в конце концов, и все интервью, которые он давал. Быть может, этот мальчик — действительно кто-то, подумала она. Вероятно, и дальше прогонять его отсюда неразумно.
— Подожди здесь минутку, — сказала она, и усталый вздох вырвался у нее изо рта. Она повернулась и скрылась в кабинете в глубине галереи.
Минуту или две спустя вышел темноволосый человек с очень тонкими усиками. Он смотрел на Барнаби с легкой улыбкой и неким любопытством.
— Ты хотел меня видеть? — спросил он. Судя по акценту, он родился и вырос в фавелах Сан-Паулу.
— Меня зовут Барнаби Бракет, — сказал Барнаби. — Я летал в небе над Сиднеем и столкнулся с воздушным шаром, которым управляли ваши друзья Этел и Марджори. Долго рассказывать, но они взяли меня к себе на кофейную ферму, и я там прожил неделю. Я даже ночевал в вашей бывшей комнате. Они о вас очень хорошо вспоминают, а Пальмира мне сказала, что вы — ее любимая личность.
— Но это же самые близкие мои друзья! — воскликнул Винсенте, хлопнув от радости в ладоши. — Мои благодетели. Всем, что у меня есть, я обязан им. Так они и тебя спасли, да? Как меня когда-то?
— Ну, наверное, — признал Барнаби. — Я уж точно не знаю, что бы со мною стало, если б я с ними не столкнулся. — Он перевел взгляд на высокую женщину, которая смотрела на него враждебно и презрительно. — Это ваша жена? — невинно спросил он у Винсенте.
Глаза у женщины при этом распахнулись так широко, что Барнаби испугался, не выпали бы на пол и не заскакали бы по галерее.
— Я ничья не жена, — высокомерно произнесла она, будто ее только что обвинили в том, что все вечера она играет в компьютерные игры.
— Да, — пробормотал Барнаби, качая головой. — Я так и думал.
— Но что я могу для тебя сделать? — спросил Винсенте, взял мальчика за руку и подвел к красиво обитому дивану. — Этел и Марджори — они не заболели, нет?
— Нет, — быстро мотнул головой Барнаби. — У них все очень хорошо. Но дело в том, мистер Винсенте…
— Просто Винсенте, прошу тебя.
— Дело в том, Винсенте, что правильно ли я считаю — вы очень хорошо разбираетесь в искусстве, не так ли?
Галерист раскинул руки и обвел взглядом все, что было выставлено в зале.
— Немного разбираюсь, — скромно сказал он.
— Можно я вам кое-что покажу, а вы мне скажете, хорошо это или нет?
— Сегодня никаких оценок, — вмешалась помощница Винсенте, резко хлопнув в ладоши. — Нужно сперва назначить встречу. Я полагаю, у нас есть время во второй вторник апреля через восемнадцать лет. Записать тебя на десять утра?
— Прошу тебя, Алебастр, — произнес Винсенте, строго на нее поглядев, и она примолкла. — Если этот мальчик — друг Этел и Марджори, значит, он и мой друг. Давай, Барнаби. Что бы ты хотел мне показать?
Барнаби сунул руку в карман и вытащил одну скульптуру Джошуа, очень маленькую, — это ее он взял без разрешения в подвале. Таков был его план с самого начала. Он прекрасно знал, что брать чужие вещи без спросу нельзя, но решил, что ради такого случая, может, и можно.
Винсенте взял у Барнаби металлическую статуэтку, повертел в руках и минуту-другую просто смотрел на нее. Затем подошел к окну и рассмотрел внимательнее при ярком дневном свете. Что-то пробормотал себе под нос, погладил пальцами железо и дерево, а потом изумленно покачал головой.
— Изысканно, — сказал он, повернувшись к мальчику. — Просто изысканно. Это ты сам сделал?
— Нет, — ответил Барнаби, — один мой друг. Он моет окна в здании «Крайслер», но хочет быть художником. Только его работ никто не видит. Он мне шишку продезинфицировал и заклеил лоб пластырем. Я подумал, что надо поблагодарить его за такую услугу.
— Он не хочет быть художником! — громко и театрально закричал Винсенте. — Он уже художник! Необычайный художник. Но ты должен отвести меня к нему, скверно пахнущий дружочек. Отведи меня к нему сейчас же!
Через неделю, воспользовавшись щедростью Винсенте — тот выделил ему одну гостевую комнату в своей огромной квартире на Пятой авеню, окнами выходившую на Центральный парк, — Барнаби — уже весь чисто вымытый, отдраенный и дезодорированный — явился в галерею в очень дорогих ботинках с грузилами в каблуках, чтобы оставаться на земле. Он прошел между шеренгами фотографов и журналистов, собравшихся на первую выставку Джошуа Прюитта. Мир искусства объявил ее главным и самым важным событием года.
— Я слышал, это все устроил ты, — сказал Барнаби подошедший мужчина со значком прессы на пиджаке.
Мальчик кивнул, стараясь не слишком пялиться на жуткие пятна от ожогов, которые покрывали почти все лицо журналиста. Он знал, что это грубо, но ему все равно было интересно, как это мужчина умудрился так обгореть.
— Ну вроде, — только и сказал он.
— Меня зовут Чарлз Эфиридж, — сказал журналист и пожал руку Барнаби. — Главный художественный критик газеты «Торонто стар». Мне Винсенте рассказал об этих новых поразительных работах, и я не мог не приехать сюда на них посмотреть. И выяснилось, что ехал я не зря. Завтра утром поездом возвращаюсь в Канаду, но все равно очень рад, что побывал здесь. От имени моих канадских читателей хочу сказать тебе большое спасибо за то, что ты привлек внимание всего мира к творчеству мистера Прюитта. Мы все тебе очень обязаны. Если я что-то могу для тебя сделать, просто дай мне знать, хорошо?
Барнаби кивнул, не очень понимая, чем бы мистер Эфиридж мог ему помочь, и отошел искать виновника торжества.
— Не знаю даже, как тебя благодарить, парнишка, — сказал ему Джошуа. Он очень радовался, что все его так хвалят. — И ты погляди, даже старик мой явился. Похоже, теперь он мной гордится — все-таки про меня пишут в «Нью-Йорк таймс». Он даже говорит, что мне вовсе не обязательно торговать ватными палочками.
