– Эх, сестра, сестра, – сокрушается старшая, – глупа ты ещё, неопытна. Как бы тебе с такими анбициями под подошву не попасть к своему умнику. Попомни слова наши: мужья – они хуже врагов.
– А ну их вообще, этих мужиков! – стучит ногами средняя. – Чтоб их пёс побрал!
Лишь только произнесены были те слова, как заходил весь дом ходуном, затряслась улица, нахмурилось небо и засверкали в нём буйные молнии. Сёстры с испугу упали на пол, руками головы накрыли, а Маруся к окну бросилась и видит: бежит по улице огромный бешеный пёс – о трёх головах, о трёх хвостах, о двенадцати лапах. Глаза огнём сверкают, из пастей пар валит, горячие языки слюну по сторонам расплёскивают. Подбежал к Марусиному дому, принюхался, всунул головы в три окошка и ухватил Ивана да сестриных мужей за загривки. Никто ничего сообразить не успел, как унёс пёс тех бравых мужчин в неизвестном направлении.
А скрылся он – и снова светло стало, к дому былая устойчивость вернулась, пыль на улице осела по прежним местам. Вбежала Маруся в горницу – нет Ивана! Лишь очки на полу валяются. А от чиновника и урядника и вовсе ничего существенного не осталось, будто и не было их. Сёстры, как только сообразили, в чём дело, бросились к автомобилям, уселись за баранки и по домам – от греха подальше. А Маруся заревела горькими слезами, как дура, всё свое праздничное платье заплакала горечью. Дед её, который при сём похищении присутствовал и лишь потому от страха не помер, что и так едва жив был, говорит внучке:
– Это, Маруся, не кто иной был, как лютый пёс Горын Змеёвич. Я про него ещё от своей бабки слыхал. Давно он добрым людям житья не даёт, всякие козни откаблучивает! Впрочем, чудище сие не какое-нибудь заморское, а наше, отечественное: где-то он недалеко обитает, в лесу скрывается. Так говорят. Стало быть, сыскать его можно, было б желание!
Сказал – и опять слёг. А помирать ещё рано – свадьбу-то не доиграли ещё.
Долго ли, коротко, а прекратила Маруся лить слёзы и стала думать, как же ей своего суженого из пёсьего плена выручить, а заодно и сестриных мужей спасти по-родственному. Выход-то один: надо идти искать этого Горына Змеёвича и побеждать его в честном бою. Только кто же пойдёт на чудище? Хотел было почтальон Ипатич на пса пойти, понаддать ему по бесстыжим мордам почтальонской сумкой, да напился в пятницу и никуда, конечно, не пошёл. А сёстры вообще насчёт своих мужей не переживают: у них давно на тот случай в шкафах да на балконах полюбовники припасены были; без мужей им, выходит, ещё и лучше: автомобили на ходу, квартиры с ванными нараспашку и весь прочий казенный монплезир в безвременном женском пользовании.
В общем, никто за спасательную экспедицию браться не хочет – дураков нет.
Дураков-то нет, да дурочка есть! Вот и выходит, что остаётся Марусе одно – самой в путь-дорогу отправляться, на подвиг себя нацеливать.
Собрала она с вечера заплечный мешок, уложила в него Ивановы очки, да зачем-то ещё веник домашний в газетку завернула и тоже – в мешок.
– Зачем ты, внучка, веник-то берёшь? – удивляется дед. – Неужто чудище им забить собралась?
– Да чудище-то оно чудищем, – отвечает Маруся, – а с другой стороны – всё ж таки собака. А собак только веником и гонять.
Дед на это головой покачивает, дурости такой дивится. А Маруся дедушку на бочок уложила, поставила будильник на пять утра да стала думать-обмысливать, в какую ей сторону сперва податься.
– Эх, – серчает, – был бы рядом со мной мой суженый, он бы начертил мне подробный план со всеми масштабностями…
Сёстры прознали про Марусины намерения, пришли вечером попрощаться, наставления полезные дать. Говорят ей слова ласковые, а сами волнуются: вдруг и вправду спасёт всех троих мужиков! Дуракам везёт, а дурам – тем более! А сёстрам возвращение мужей ой как невыгодно, у них уже все пасьянсы в безмужнюю пользу сложены. Вот и придумали они очередную пакостную подлость: испекли два кренделя да подсыпали в них яду – первосортного, за большие деньги добытого. Да еще слюны своей, не менее ядовитой, в то тесто добавили для пущей верности.
– Вот что, сестрица, – говорят, – как выручишь наших благоверных, вручи им от нас гостинчик, пусть знают, что мы их помним и ждём безудержно. А не удастся спасти – так хоть передачку передай, упроси чудище собачье.
Сами думают: ежели не утерпит дурочка и съест в пути крендели – туда ей, безмозглой, и дорога. Если же, случится, донесёт до адресатов – тогда мужья на тот свет отправятся. Хоть так, хоть эдак – а они, сёстры, внакладе не останутся. Вот какие умные!
А Маруся ведь дурочка – взяла крендели без всякой задней мысли, обняла на прощание сестёр, пообещала им вернуться с мужчинами. Потом уложила крендели в мешок, а сама думает: надо и ей для Ивана что-нибудь вкусненькое испечь, негоже ненаглядного без гостинца оставлять. Вот только в доме муки осталось – на один маленький пирожок. Соскребла Маруся всё, что было, испекла ароматный колобок, завернула его в платочек, а тут уж и будильник зазвонил – пора.
Долго брела Маруся-дурочка по белу свету. Любую дорогу приветствовала, любой погоде радовалась, любой песне подпевала. У всех встречных собак дорогу спрашивала, давала им Ивановы очки понюхать, а веник, наоборот, не показывала. Собаки по-человечьи ответить ей не умели, но нюхом да нутром понимали дурочку лучше многих людей, а потому провожали её, оберегали, носами направление указывали. На том пути не однажды Марусе голодно приходилось, да только терпела она изо всех сил, пирожок да крендели не ела, берегла для пленников – а вдруг им там ещё голодней?
Вот наконец довели её собачьи носы до лесного псиного логова. Высок частокол, ни калиток, ни ворот в нём нет, только грозная резная табличка у ворот прибита: «Осторожно! Трижды злая собака!» Обошла Маруся вокруг всего частокола, прислушалась. Слышит: внутри рык да чавканье – вроде как пёс Горын Змеёвич кость обгладывает. Маруся хотя и дурочка, а сызмальства знает, что собак во время еды лучше не отвлекать и не беспокоить. Села она на камешек и ждёт, когда же чудище лесное трапезу свою закончит. А пёс кусок свой обглодал, принюхался, учуял новый запах. Может, в какой другой момент и сожрал бы сразу гостью незваную, а сейчас уж больно сыт – только что брюхо до отказа набил, жрать ему не хочется, придётся миром разговаривать.
Облизал Горын Змеёвич свои пасти, выглянул всеми тремя головами из-за частокола. Видит – на пеньке девица сидит, очки протирает.
– Ты чего, дурочка, здесь уселась? – дивится Горын Змеёвич. – Сослепу, что ли, ко мне в гости пожаловала?
– Нет, батюшка Горын Змеёвич, – отвечает Маруся, – это не мои очки, это одного твоего пленника, моего ненаглядного жениха. И стало быть, я к тебе не сослепу пришла, а в самом обычном зрячем состоянии. Потому как очень мне нужно Ивана моего Премудрого домой вернуть: нету мне без него никакого личного счастья.
Ещё больше удивился пёс: девица-то всё как на духу говорит, хвостом не виляет.
– Что ж, – отвечает, – дорогу ты правильно нашла, Иван Премудрый действительно за мной числится, да к нему ещё два бесплатных дармоеда в нагрузку приписаны. Это всё верно. Но вот только освобождать я их не намерен, поскольку я пёс сторожевой и коли я их освобожу, то мне сторожить некого будет.
