Сэм встал позади Клементины и надавил ей на плечи, заставив сесть. Встретился взглядом с Тиффани. Ее любимый тип клиента. Умеющий ценить, дружелюбный, воспринимающий все не слишком серьезно, но все же достаточно серьезно. Щедрый, дает хорошие чаевые.
Он действительно хочет, чтобы его жена увидела танец на коленях. Конечно хочет. Этот мужчина всего-навсего человек. Тиффани взглянула на Клементину, так ослабевшую от смеха (и желания – Тиффани это знала, хотя Клементина нет), что могла с трудом сидеть на стуле выпрямившись.
Тиффани не собиралась этого делать – не так, как следует, не на лужайке с бегающими вокруг детьми, – но в качестве шутки, для смеха. Она медленно задвигалась под музыку виолончельного концерта (о да, можно исполнять танец на коленях под виолончельный концерт, без проблем), почти пародируя себя саму, но только чуть-чуть, потому что в ней еще сохранилась профессиональная гордость, ведь она была одной из лучших в этом деле. И никогда речь не шла только о деньгах, она налаживала человеческие связи, играя с необходимой театральностью, реализмом и поэтичностью.
Вид присвистнул в знак восхищения.
Клементина прикрыла глаза ладонью, подсматривая сквозь пальцы.
Оглушительный звон разбиваемой посуды. И вслед за тем истошный вопль:
– Клементина!
Глава 45
– Надеюсь, скоро вам станет лучше, – сказала женщина – офицер полиции Оливеру, стоящему у двери, чтобы проводить ее и напарника.
– Благодарю вас, – произнес Оливер, возможно, с излишне пылкой благодарностью, потому что она бросила на него немного растерянный взгляд.
Просто он был искренне тронут ее вниманием к своему состоянию. Показалась ли ей его благодарность подозрительной? Чувствовал ли он свою вину? Он не принадлежал к тем людям, которые испытывают тревогу при виде проезжающей мимо полицейской машины. Его совесть была чиста. Большинство водителей едут с превышением скорости на десять километров, в то время как он взял за правило ездить со скоростью на пять километров меньше дозволенной.
Полиция приезжала для расследования смерти Гарри. Они безуспешно пытались найти его ближайших родственников. Оливер сожалел, что особо ничем не может помочь. Его разговоры с Гарри никогда не переходили на что-то личное. Они болтали о погоде, саде и той брошенной машине на улице. Он чувствовал – правильно это было или нет, – что Гарри не понравятся расспросы о нем и его семье.
Полиция хотела вновь удостовериться в том, когда он в последний раз видел Гарри, и он сумел назвать точную дату – день накануне барбекю. Он сказал, что, как ему показалось, Гарри чувствовал себя хорошо. Он ничего не сказал о том, что Гарри жаловался на собаку Вида. Не так это существенно. Не хотелось выставлять Гарри в дурном свете.
– Похоже, вы вполне уверены насчет этой даты, – сказала любезная женщина-офицер.
– Ну да, – согласился Оливер. – Это потому, что на следующий день произошел… инцидент. У соседей.
Она подняла брови, и он кратко описал происшествие, поскольку, к собственному удивлению, обнаружил, что говорит об этом срывающимся голосом. Женщина-полицейский ничего не сказала. Возможно, она уже была в курсе. В конце концов, у них в базе был полицейский отчет.
Разумеется, полиция не усмотрит никакой связи, никаких ассоциаций между смертью Гарри и барбекю, но когда Оливер закрыл дверь и пошел на кухню, чтобы вскипятить чайник и приготовить себе горячее питье с лимоном и медом, он поймал себя на том, что размышляет о тех двух минутах.
По его ощущениям на это ушло две минуты. Две минуты жалости к себе. Две минуты, которые могли бы все изменить, ибо, будь он там, он увидел бы происходящее. Он считал, что у него был шанс все увидеть.
Да перестань. Это все преувеличение. Мелодрама. Не надо ставить себя в центр событий. «Оливер, не думай, что ты в ответе за целый свет», – сказала ему однажды мать в момент то ли трезвости, то ли подпития. Всегда было трудно понять разницу.
Оливер включил электрический чайник.
Но это не было преувеличением, потому что происшествие на барбекю ворвалось в их жизнь, как метеорит.
Если бы он не потерял присутствия духа, если бы их жизнь продолжалась в нормальном, предсказуемом русле, он наверняка намного раньше заметил бы отсутствие Гарри и постучал бы в его дверь на несколько недель раньше.
Возможно, Гарри к тому времени был бы уже мертв, но не пролежал бы у себя мертвым так непростительно долго.
Или, может быть, Оливеру удалось бы даже спасти старика.
Чайник булькал и свистел. Оливер вспомнил, как стоял в той роскошной маленькой ванной комнате в задней части павильона, на руки ему бежала и бежала горячая вода, а он все пялился на свое печальное глупое лицо.
Глава 46
День барбекю
Оливер стоял в ванной павильона и мыл руки. Ванная комната была изысканной, с мягким светом и приятными ароматами. Освещалась она канделябром, излучающим мерцающий свет. Если бы здесь, в этом доме, оказалась его мать, то, дойдя до очередной стадии опьянения, она громко прошептала бы на ухо Оливеру: «До чего безвкусно!» – и он пришел бы в ужас, что кто-нибудь услышит.
Вода все лилась ему на руки. Он оттягивал момент, когда придется вернуться. Честно говоря, с него уже было довольно. Несмотря на то что хозяева ему нравились, подобное общение вызывало у него физическое и психическое утомление. И такое утомление не приносило пользу, в отличие от напряженной тренировки, когда в мышцах накапливается молочная кислота.
Он слышал смех, доносящийся снаружи. Рокочущий хохот Вида. Оливер заранее растянул губы в улыбке, готовясь посмеяться над шуткой. Ха-ха! Хорошая шутка. Какая бы она ни была. Возможно, она не покажется ему смешной.
Эрика напилась. Он хотел отвести ее домой и уложить в постель, как ребенка, и дождаться утра, когда она вновь станет его любимой женой. Он никогда раньше не наблюдал, чтобы она невнятно бормотала слова или смотрела на него остекленевшими затуманенными глазами. На самом деле беспокоиться было не о чем. Она не падала, не роняла вещи и не блевала в саду. Просто обычное подпитие. С некоторыми это случается каждые выходные. Клементина тоже была немного навеселе, на щеках у нее проступили лихорадочные пятна румянца, но Клементина его не волновала.
В детстве ему казалось, что, когда его родители напивались, они куда-то исчезали. По мере того как в их стаканах убавлялось спиртное, он ощущал, как они уплывают от него в лодке, медленно отчаливающей от берега, где остается он, скучный, благоразумный Оливер, и он думал: «Пожалуйста, не уплывайте, останьтесь со мной», потому что на самом деле его мать была веселой, а отец умным, но они всегда уплывали. Сначала отец глупел, а на маму нападал смех, потом мама делалась противной, а отец свирепел, и так продолжалось до тех пор, пока оставаться с ними становилось невозможно, и Оливер уходил в свою комнату и смотрел фильмы. У него в спальне был свой видеомагнитофон. У него было привилегированное воспитание, он никогда ни в чем не нуждался.
